И было это так - Лена Буркова
– А что с ним? – заблаговременно хлюпаю я, отпуская горькую-горькую слезу, сползающую от нижнего века к дрожащей щеке, от дрожащей щеки – к трясущейся губе, от трясущейся губы – прямиком в крепчающие волны.
– С ним все хорошо.
– Хорошо, когда все хорошо, – хлюп-хлюп сызнова.
– Красноречивее и не скажешь, – не сдерживая расцветающую и расцветающую улыбку, кивает Бог. – Кухня у него ну просто потрясающая. Вот только вина нет. Не пьет он вино.
– А хлеб ест? – хлюп-хлюп-хлюп без продыху.
– Лаваши печет бесподобные.
Лаваши – это жизнеутверждающе. Люблю лаваши. Немного подгоревшие, горячие, пятнистые. Особенно макать их в острый соус с кинзой. Но разве мне позволено на территории твоего непьющего соседа без спроса находиться и мучные изделия по-хозяйски преломлять?
– Конечно, – со всей серьезностью заверяет Бог. – Главное – стулья не ломать, продуктами не швыряться и вилки не воровать. Справишься?
Не знаю, не знаю, не хочу случайно и курьезно погибнуть от суровой пясти суровой персоны.
– А целенаправленно и от своей руки, стало быть, за милую душеньку?
Что за сравнение топорное и некорректное? Это же кардинально иная ситуация с диаметрально противоположными предпосылками. Это не так абсурдно. Это не переступать порог чужой собственности ради кулинарных шедевров могущественных личностей, подвергая опасности свою пятую округло-холеную оконечность.
– Можешь расслабить свою пятую оконечность, – рассеивает мою тревогу Бог. – Буквально минуту назад я поставил на обсуждение вопрос нашего скорейшего пришествия – и сразу же получил четкий ответ: «Без проблем, бро! Умеют же твои подопечные усложнять! Кстати, урожай персиков нынче – ну просто роскошный! В плане стоят тридцать литров компота, двенадцать банок повидла и десять лент пастилы! Подготовь свой погреб к приемке – поделюсь закрутками на зиму!»
Ого-го-го-го! Неужели у могущественных личностей приватный чат имеется, для которого не требуются электронные устройства и ежемесячные списания за подписку с дебетовки?
– Вроде того.
Ва-ва-ва-вау! И в нем сохранен эксклюзивный набор матерных стикеров и скабрезных эмодзи, которые смертным недоступны даже за денежку?
– Угу, – важничает Бог. – Могу подарить с очаровательными котиками! А еще с танцующими таксами! И с уморительными и неординарными картинами Босха – тот еще чудик! – спрятанными самим Иеронимом в подземные тайники и до сих пор не найденными пронырливыми коллекционерами!
– Заметано!
Смешливые, слаженные, сглаженные, мы выплываем, выползаем, выходим из бархатного моря нога в ногу и бредем по гальке вдоль неоглядного берега. Чайки, запрокидывая желтые клювы, хохочут и потешаются над нашей одеждой, облепившей, точно влажной банановой кожурой, разнеженную кожу. Ах, ах и ах, какая благодатная благодать снисходит от их искреннего и громкого гоготания, ах и ах, как целует наши малиновые ланиты елейное солнце, ах и ах, как проказничает с солеными прядками ласковый ветер, ах и ах, словно каждый миг пребывания у этого обетованного моря всю известь и крошку кирпичную прохладным молоком вымывает, словно рубильники шипящего и бренчащего оборудования плавно опускает, словно крепкими руками из осады пятилетней тело ослабевшее выносит, ах, ах и ах, как изумительно, изумительно-то как!
– Изумительно, – подтверждает Бог и звонко-звонко смеется.
– Упоительно, – добавляю я и звонко-звонко смеюсь.
Глава вторая, где я внезапно просыпаюсь
И я внезапно просыпаюсь.
Глава третья,
где соленые огурцы встречаются со своим преданным поклонником и получают восторженные овации
– Бог?
Тишина.
– Боог?
Неподвижность.
– Бооог?
Беленый потолок с шаром коричневого плафона. Старая вмятина от гулко выстрелившей пробки сухого игристого в честь выхода в свет первой книги. Серые обои на стенах пытаются приподнять мне настроение и компенсировать свою унылую унылость при помощи черной бумажной гирлянды, на которой печатными буквами выведены слова:
ВРЕМЯ ТВОРИТЬ ЧУДЕСА
Время хотя бы определить время.
Так я считаю.
Столичное беспринципное солнце прорывается сквозь ситец пастельных занавесок, заливает почти все пространство квадратной комнаты: яркие, точно пешеходные полосы, лучи слепят глаза – в них или перед ними кружатся без остановки мушки-крошки-бактерии-вирусы-микробы, заволакивают реальность полупрозрачными кривулинами. Я моргаю, моргаю, моргаю своими слезящимися объективами, пытаясь выдворить хаотично плавающие объекты за пределы белков и надеясь отобразить изображение хотя бы покадрово – но лишь усугубляю нештатную ситуацию: расфокус в моей жизни становится еще заметнее, а веки начинают нестерпимо чесаться.
Не понос, так золотуха – по-другому не скажешь.
Смутное подозрение о том, что сейчас раннее утро, подтверждает не столько лютый свет, сколько проникающий из подъезда аромат свежесваренного кофе и подрумяненных блинчиков. Звуки снизу, под махровым ковром и железобетонными перекрытиями, укрепляют мои опасения касательно нездоровых вкусов пожилых соседей (людей солидных и материально обеспеченных, но не очень привередливых), предпочитающих поглощать на завтрак (вместо научных подкастов, лекций по искусству, роликов от инструкторов по пилатесу) лозунги корреспондентов процеженных теленовостей, транслирующих с экрана чушь-шелуху-лузгу-труху и пропагандирующих насилие-линчевание-устрашение-террор.
– Ну и кто виноват в этом беспределе?! – восклицает голосистый и актерствующий ведущий, пробивая мефистофельским рычанием тяжеловесные преграды и межквартирные заслонки. – Кто виноват?! Не догадываетесь?! А я вам объясню! В бедах наших виноваты забугорные…
– …трансформеры, – мысленно отвечаю я, абстрагируясь от ядовитой передачи и переключаясь на параллельную аудиодорожку: начало дня, август, окно, вертикальное проветривание, ровные шумы девятиэтажного дома, капель мурлыкающих кондиционеров, мерно гудящие вереницы машин, традиционные рекламные речовки о бесконечно-финальных распродажах в магазине низких цен… Фоновый и круглосуточный саундтрек к существованию над шоссе в триста фонарей привычно переплетается с ритмом сердца. Успокаивает его. Укрощает. Услаждает.
Так-то лучше!
Есть только одно непредвиденное осложнение: с каждым ударом сердца возвращаются подробные и красочные воспоминания о странном видении. Или не видении. Или самой настоящей действительности. И как теперь выяснить?
– Боооог?!
Вот же неудача. Вот же грусть. Вот же. Вот же. Вот же. Растекаясь морской звездой, инфантильным склизким кальмаром, сопливой устрицей, я шмыгаю, хнычу, плачу: нечееестно, несправедлиииво, что дааальше-тоуууоу, дааальше-то чтоооуууоу?! Забыыыть?! Отмахнуууться?! Захлебнуууться слезауауами?! Круглые и овальные таблетки впиваются в бедра, прощупываются локтями и лопатками, врезаются в фаланги пальцев, да откуда они взялись, эти круглые и эти овальные таблетки, эти порошки и эти гранулы, да как они вообще здесь оказались, вне меня, аккуратненькие и целехонькие, словно накануне я их не разжевала в аффекте и не проглотила в лихорадке? Ыыыаааууу, ною я на одной высокой ноте до боли в гортани, уууаааыыы, а затем, а затем, а за-за-затем, ры-ры-рыбой пожирая воздух, ус-ус-уставши последним бурлаком, уп-уп-упавши с обрыва да на твердую землю – резко затихаю. И вновь утыкаюсь взглядом в белый потолок. В коричневый плафон. В старую вмятину от пробки сухого игристого. В неподвижность и бессловесность. Смиренно подчиняюсь похмелью от изрядно пригубленных грез.
