И было это так - Лена Буркова

Одноразовая посуда откомандировывается в урну для раздельного сбора мусора. Резкий прыжок на ноги вызывает легкое головокружение. Без особого труда отыскав открытый гейт, отстояв короткую очередь, продемонстрировав стюардессе посадочные талоны, мы с Богом рысцой преодолеваем длиннющий телетрап и в хвосте самолета занимаем два великолепных эконом-места. Я щедро уступаю Богу кресло у окна и со всей честностью признаюсь:

– Представляешь, мне впервые не страшно на борту – как будто ненавистной аэрофобии и в помине не было! Всегда бы так! Радость от полета – и только!

Бог отрывается от изучения журнала с рекламной продукцией, щурится в мою сторону и, преисполненный иронии, спрашивает:

– Получается, что сегодня я не дождусь от тебя молитв?

О да, получается, что сегодня и впрямь без молитв!

– Чрезвычайно обидно.

Хмм. Гмм. Ну и ну. Не нужно быть ни телепатом, ни ясновидцем, ни заклинательницей карт Таро, чтобы догадаться: Богу ничуточки не обидно.

– Ты же не сгенерируешь турбулентность? – настораживаюсь я, добросовестно пристегивая ремень безопасности и опуская подлокотники в исходное положение. – Не отрядишь нас в болтанку?

– Извлеку из неверующих тройную порцию веры, – задиристо улыбается Бог. – Отменная мотивация с моментальным результатом!

– Шутишь?!

– Шучу.

Я одариваю весельчака строгим-грозным-убийственным взглядом (мол, сейчас как отругаю при пассажирах и их мохнатых питомцах!), но тут же прикусываю язык и вжимаю свою глупую голову в плечи. Кажется – или Бог стал старше? Ну точно. Старше. Выглядит теперь на все тридцать. Даже на тридцать пять. Несуразность и щечки юношеские куда-то исчезли, скулы приобрели резкие очертания, щетина погрубела и потемнела, морщинки симпатичные проявились, проступила харизма. Впрочем. Хмм. Гмм. Ну и ну. Разве Бог может быть обделен харизмой? Разве эта программа не по умолчанию встроена? Далекая от безупречных линий академического рисунка, я неожиданно ловлю себя на мысли, что не отказалась бы прямо сейчас взять в свои неумелые руки уголь и написать на толстых фактурных листах скетчбука подробный портрет своего бесценного напарника по спонтанному путешествию. Не сфотографировать. Нет. Нарисовать углем. Чтобы отобразить ма гию развернувшегося момента. Потому что беспощадная (а может, наоборот, милосердная и мудрая?) память неизбежно стирает детали и частности, которые хочется сохранить в целости и невредимости: закупорить в стеклянный шар, обернуть газетой, убрать в шкатулку – дабы не испачкать, не поцарапать, не разбить. И ни с кем не делиться. Это мое. Персональное. Секретное. Проникновенное. Не трогать и не смотреть.

– Созерцай, не стесняйся, – говорит Бог, вновь сосредотачиваясь на чтении (или, точнее, разглядывании и перелистывании) глянцевого журнала.

Мне бы по привычке покраснеть от пальцев ног и до кончика носа (а как еще реагировать на такое непристойное предложение?), но в этот раз я совсем-совсем не краснею.

Я действительно созерцаю.

Я стараюсь запечатлеть в памяти каждый миллиметр совершенного в своем несовершенстве лика.

Самолет набирает скорость, мчится быстрее и быстрее по взлетной полосе, подпрыгивает на неровностях, неумолимее и неумолимее вдавливает нас в мягкие, как бисквит, спинки кресел, плавно отрывается от асфальта (сердце пропускает один удар, ухает в пятки, а затем взмывает обратно в грудину); невзрачная, ломкая и незначительная, словно всю жизнь топчущаяся на одном и том же месте, я гляжу на лицо Бога, омытое облепиховым сиянием, льющимся из крошечных иллюминаторов, и остро чувствую себя всего-навсего человеком – маленьким, теплым, пронизанным артериями, венами и капиллярами, созданным из праха и обреченным в конечном счете на прах, беспомощно барахтающимся в омуте истекающих дней и обитающим в мире, который не понимает и вряд ли когда-нибудь поймет.

Глава пятая,

где камень хочет быть камнем, чтобы лежать в папоротнике тысячелетиями и обрастать мхом

Приземлившись в аэропорту большого южного города, мы решаем в нем не задерживаться (и тем паче не заезжать в хитрую ловушку тягучих пробок, многоярусных коробок, размытых узоров разметки широких и оживленных улиц) – поэтому прямо на парковке берем в аренду потрепанный мотоцикл (неоправданно дорогой драндулет!) и, установив курс на еще более южный юг, объездными серпантинами отправляемся в намеченную крохотную точку.

Удерживая руль одной рукой, Бог хвастливо сообщает, что он «отменный наездник любого двухколесного транспорта», – и я даже не пытаюсь вступать в прения и требовать удостоверение категории А: для полного доверия мне вдоволь хватило его импровизированного паспорта. Не приходится сомневаться, что водительские права также могут отыскаться в закромах божественно-небрежно-изношенной одежды за каких-нибудь пару секунд безо всяких плясок с бубнами. И не только водительские права. Но и диплом о высшем образовании. И справка из психоневрологического диспансера. И прописка в Башкортостане. И свидетельство о регистрации пуговичного бизнеса. И все прочие документы, существующие или не существующие во вселенной бюрократии и канцеляризма.

– Я, кстати говоря, уверен на все сто, что где-то и когда-то получал официальное разрешение на вождение, – делает обнадеживающее заявление Бог. – Зуб даю, что оно просто запропастилось в библиотеке – прилепилось, например, к обложке комикса про человека-паука… Или про доктора Стрэнджа… Или про Тора… Ха, вот же умора – эти ваши комиксы про Тора! Видела бы ты его лицо, когда он первый номер прочитал: неделю улыбался, мол, помнят его до сих пор – помнят, уважают и любят! Такую грозу забабахал в Стокгольме, что местные жители со свечами, пледами и сухпайком в подвалы попрятались!

– Да, веселуха, – бормочу я, испытывая чувство солидарность с обычными шведами и втихомолку костеря шального мужичка небесного происхождения. – Для пущей хохмы нужно было напугать местных жителей потопом, чтобы они в страхе достали надувные лодки с веслами и доказали, что в их телах действительно течет кровь викингов…

Меж тем наш дивный и далекий путь проходит мимо неприступных гор цвета арахисовой халвы (возвышающихся могучей, непрерывной и подчас осыпающейся грядой) и окрашенных в черно-белую полоску отбойников вдоль крутых обрывов. Петляя на каменистых и выжженных солнцем сопках, он пролегает возле руин разрушенных многовековыми войнами крепостей, развалин средневековых кладбищ, стройных рядов остроконечных кипарисов. Ландшафт ни на миг не перестает изумлять, восхищать, околдовывать, а затем (через сотню дорожных изгибов и захватывающих дух поворотов) принимается показывать себя с совершенно иной стороны: вместо строгости пустынно-скалистых холмов, где кружится знойный ветер и выживают лишь типчак, полынь да ковыль, распускается, точно кучевое облако, густая и сочная растительность, нависает над извилистой дорогой неровной аркой. Можно (вопиюще не соблюдая технику безопасности) поднять руку и касаться, касаться, касаться