И было это так - Лена Буркова
Все как обычно.
Как обычно все.
И оттого – вдвойне погано.
– Ты чего раненой белугой ревешь? – доносится из кухни веселый голосишко. – Пощади, меня ради, свои хлипкие связки! Ты же не оперная певица!
– О-о-ой! – сглатывая шершавый комок в горле и приподнимаясь на локте, икаю я. – Это п-п-правда т-т-ты?
– К сведению, – через стенку сообщает Бог. – Соседи приняли твой рев за вой хаски с восьмого этажа. И дополнительно: полагаю, ты не против того, что я все окна в квартире пооткрывал? Как ты в такой духоте выживаешь? Не галлюцинируешь часом? Не покрываешься испариной? Зачем устраивать эксперименты и уминать без аппетита всякую гадость, если можно просто задохнуться?
– К све-ве-ведению, – откликаюсь я громко-громко и сипло-сипло на тысячу скверных риторических вопросов. – Ты об-об-обещал эчпочмак, лаваш, соус с кинзой, а потом как в‑в-взял, как раз-раз-развернул меня на сто восемьдесят градусов, как пом-пом-поместил обратно в комнату, из которой я давно мечтала себя исторгнуть. Что з-з-за дела? Кто т-т-так делает? Где-е-е совесть?
– Подожди, все будет.
И я жду. И жду, и жду, и жду до тех пор, пока не проходит злосчастная икота; пока напрочь не теряю ангельское терпение, способное наливаться, как красное яблочко, годами, а после взрываться бомбой от перезрелости; пока не выныриваю из-под спутанных-перепутанных-перемешанных простыни-одеяла-подушек; пока не шлепаю на свою старомодную чехословацкую кухню заспанная, нечесаная, топающая пятками, точно детсадовец, готовый подать иск и высказать вслух свои обоснованные претензии; пока не преодолеваю длинную и темную полосу коридорных препятствий: поверженный случайным ударом ноги кроссовок, пустую коробку из-под пиццы, угнетающее нелестным отражением зеркало, оторвавшийся пластиковый крючок для шерстяного пальто, двадцатикилограммовый матерчатый рюкзак.
– Ну здравствуй, – салютует соленым и насаженным на вилку огурцом Бог, развалившийся на одном из двух скрипучих стульев и облаченный в серую застиранную футболку, рваные джинсы с оттопыренными коленями и видавшие виды кеды.
– Здравствуй, – сдержанно реагирую я, сразу же открещиваясь от своих не очень-то обоснованных претензий.
Какой иск? Какое негодование? Не преступно ли дуться на того, кто с таким бессовестным удовольствием поедает дивные мамины заготовки и не дает им вхолостую пропасть в полумраке хозяйственного шкафа?
– Преступно, – выражает согласие Бог.
И я так думаю.
– Мама у тебя, конечно, мастерица по маринаду.
И я так думаю.
– Тебе стоит записать рецептик и повторить его на досуге. Вдруг обзаведешься новым хобби? Или заложишь фундамент для прибыльного бизнеса?
А вот так я не думаю.
– Организуешь скромную лавочку у дома. Две. Три. Пять. Семь лавочек. Заполонишь банками пару городских округов. Потом расширишься до гигантской фабрики в промзоне с внушительным количеством сотрудников, форменной одеждой и корпоративными маршрутками от метро. Затем расплодишь дюжину филиалов по стране – от моря и до моря. Далее пришвартуешься к международному рынку. Быстро станешь долларовой миллионершей. Переедешь в собственный особняк в Женеве – с поваром, садовником и клинингом. Вскоре выйдешь на лондонскую биржу. Разместишь акции. Станешь долларовой миллиардершей… Нужно всего лишь научиться мариновать овощи – ничего сложного!
В таких масштабах я точно не думаю.
– Славная пижама, – чавкая, замечает Бог и тут же давится непрожеванным куском.
Хрррип! Кашшшель! Слезззы! Крррасная шея! Ошметки соленого огурца на моей славной пижаме с игривыми дьяволятами! Я деловито отряхиваюсь и скандирую, копируя педагогическую интонацию:
– Когда я ем, я глух и…
– Знаю-знаю, – перебивает Бог, утирая ладошкой испачканный подбородок. – Лучше скажи: у тебя на банковской карте деньги имеются?
– …я глух и нем, – торжественно завершаю поговорку. – На кой тебе деньги?
– На такси и авиабилеты.
– Банк настойчиво предлагает мне взять рассрочку на четверть века, – занимая второй стул и заранее сокрушаясь, признаюсь я. – Но не хотелось бы добровольно втискивать себя в ярмо.
– Я тебе воздам, не переживай.
А можно – не надо? Уж очень грозно и безапелляционно звучит.
– В хорошем смысле, – хрустит очередным огурцом Бог. – Диктатура, тирания и репрессии не в моем стиле. Они даже не моих рук изобретение. Это я так говорю. Чтобы ты не решила, что я садист какой-то. Никакой я не садист. Совсем наоборот.
Неужели самый настоящий мазохист?
– Гуманист и филантроп!
А можно воздать исполнением любого желания? Во имя всего святого.
– Я что – рыба золотая? – бубнит и дуется с полным ртом. – Или коронованная щука из проруби? Или цветик-семицветик? Или ультрамариновый чувак из заварочного чайника?
– Запах от тебя куда приятнее, чем от морских и речных обитателей, – сглаживаю я обиду поистине сногсшибательным комплиментом. – Бог?
– М?
– И все-таки на что тебе деньги?
– На авиабилеты и такси, – невозмутимо повторяет он. – Сегодня же полетим в один шумный южный город, а оттуда – рванем в другой, тоже южный, но маленький, уютный и тихий.
– Зачем?
– К эчпочмаку, лавашу и соусу с кинзой.
– Господи… – закатываю я глаза.
– Слушаю?
– Ты же Бог! Ты же чудоделатель! Без самолета никоим образом не обойтись?
Крякнув и булькнув, Бог одним большим глотком осушает литровую и вконец безогуречную банку, облизывает с губ капли рассола и мечтательно подпирает голову рукой:
– Давненько я на самолетах не летал…
Улыбка его тянется от мочки уха и до мочки уха, демонстрирует листочек кудрявой петрушки, застрявший между передними зубами. Я откидываюсь на спинку стула, хихикаю карапузом и знаками показываю достать «вооон там, ага, ага, чуть левее, левее, правее, ура, ура, готово, ну не ешь ты этот несчастный листочек, возьми салфетку, вааай, ну ты даешь, вааай, ну ты и кролик!».
– Вкусно? – любопытствую не без подвоха.
– Угу, – кивает Бог. – Нектар и амброзия. Еще бы картошечку в мундире под сливочным маслом. И квас холодный в пивном бокале.
– Тогда…
– Я не буду мыть банку! – опережает он мой налет. – Ни за какие коврижки!
– Я не стану жертвой маминых укоров! – парирую и пикирую. – Ни при каких условиях!
Мы сверлим друг друга взглядами, соревнуемся, боремся, почти цепляемся ресницами, смыкаемся бровями, сплющиваем носы – но куда ему до меня, мастера спорта по упрямству в самых нелепых дисциплинах? Был бы он постоянным зрителем политических прений между мной и моим отцом (таким же упрямцем!) – не ввязывался бы в бесперспективную полемику!
– Ааа! – сдавшись, восклицает всевластный и всезнающий. – Пес бы с этой стекляшкой! Где моющее средство?! Где губка?! Где вафельное полотенце?! Ууу, истязатель! Для кого, спрашивается, я создал посудомоечную машину?!
– Ты цены на хорошие посудомоечные машины видел?! – упираю я руки в боки. – Видел?! В нынешние-то времена?! С нынешним-то курсом?! И с так называемым импортозамещением?! Это
