И было это так - Лена Буркова
Мы с Богом почти не разговариваем – и это так хорошо, так славно, так естественно. Как дышать. Как сидеть у неторопливой реки и, слившись с рогозом и камышом, целый час смотреть на танцы изумрудных стрекоз. Как, поддавшись необъяснимому порыву, прикрепить слюной на подстриженные ногти лепестки розовых цветов, изображая богатую мадмуазель с померанским шпицем во французском салоне. Хорошо. Естественно. Как дышать. Как не затевать пустопорожние разговоры с рандомными и обременительными собеседниками ради того, чтобы заполнить неловкие паузы.
Старый радиоприемник, словно подслушав мои размышления о благословенной безмятежности, вдруг выныривает из сонного забытья и, хрипло кашлянув на очередном вираже, начинает передавать по скачущим волнам знакомые с раннего детства песни, разбавленные комичными рекламными слоганами. Слова, выученные ненароком (и при этом до конца не понятые, не усвоенные, в силу возраста не связанные с личными историями), струятся, струятся и струятся из пыльной колонки безустанным потоком. Я с удивлением обнаруживаю, что все они на самом-то деле имеют другие смыслы, отличные от привычной трактовки. Так, внезапно понимаю, что «я устал, окончен бой, беру портфель, иду домой» [4] – никакой не «портфель», а «портвейн», что «скрипка лиса» [5] – никакая не «лиса» и не «скрипка», а невыразительное «скрип колеса». И диву даюсь: кто такую несусветную глупость сочинил? Какой портвейн? Какое колесо? Что происходит? А еще призадумываюсь: нужно ли считаться с подобными открытиями и беспощадно разрушать нарисованные юной фантазией образы?
– Не нужно! – перебивая рев мотора и вой ветра, кричит через плечо Бог. – Твои образы несравнимо волшебнее и потому – солиднее! Просто поверь мне!
Я не прошу его изложить детальнее суть полушутливого изречения, но, кажется, догадываюсь, чтó именно он имеет в виду. Я даже улавливаю неприкрытые намеки рекламы сладкого напитка, бодро и прицельно провозгласившей из динамика: «Бери от жизни все!» Как обухом по черепушке меня неожиданно осеняет примитивная в своей мудрости мысль: брать от жизни все – это полноценно и основательно проживать не только счастье, но и горе. Дурачиться, спорить и хохотать с друзьями на всю миниатюрную кофейню, заставляя посетителей кукситься и цокать. Рыдать, сидя в чумазом сугробе, как центральная драматическая героиня из топового нетфликсовского сериала. Изрыгать, орать, отдавать свою боль черемухе, попавшейся под горячий кулак. Обнимать и поздравлять по телефону родственников без принуждения и стеснения. Прыгать довольным гиппопотамом от пола и до потолка, радуясь великолепным новостям. Не глушить эмоции. Странно и немного смешно, что такие попсовые выражения въедаются в память, но не используются на практике: как много мензурок с печалью необходимо испить ради разгадки этого элементарного ребуса?
– Бояться горя – счастия не знать! – выстреливаю я цитатой неизвестного мне автора и стремительно осаживаю себя: не хватало еще того, чтобы я, словно дед в бескозырке, афоризмами разговаривала!
Бог хихикает над моей слабенькой самодисциплиной, одним рывком приподнимает переднее колесо мотоцикла (я ахаю, укоризненно шлепая его по плечу) и разъясняет:
– Это из «Фауста» Гёте! Не представляешь, сколько он бился над этой строчкой! Просто с ума сходил! Перья, молнии и громы метал – пока я, наконец, сам за дело не взялся и не продиктовал ему на ухо всю фразу!
– Быть такого не может!
– А как еще помочь литератору в период неписуна?! Только так и никак иначе: вкладываешь в поникшую голову с десяток заковыристых сентенций, нажимаешь на кнопку «Сохранить», а после внушаешь взбодрившейся голове, что она сама придумала филигранные выражения! И – вуаля! Прощай, творческий кризис! Всего и делов-то!
– Блестяще!
– Благодарю!
– Жаль, что я никогда не получала такую щедрую помощь… – ворчу и бурчу, вглядываясь в смазанные скоростью виноградники и персиковые сады с шаткими сторожевыми времянками, давно и закономерно ставшими постоянками. – Меня и раньше неписун посещал регулярно, а сейчас вообще поселился рядом, занял все-все-все пространство и перерыл грязное бельишко наглым окупасом…
Бог никак не реагирует на мое брюзжание, и по прошествии нескольких нудных минут, растеряв прежний пыл, я полностью остываю и затихаю. Дорога наша вьется между непролазными буераками, уходит в ложбины, возносится над пригорками – и не видно ни конца, ни края ее. От однообразного звучания мотоцикла глаза мои слипаются, расслабляются напряженные плечи, замедляется пульс, плотный туман окутывает разум. Выдыхая тепло, я прислоняюсь щекой к лопатке своего водителя и почти засыпаю. Мы едем и едем, едем и едем, едем и едем по бесконечному тракту в никуда, превращаем ягодицы в круглые булыжники, наполняем себя снизу доверху долговечностью и прочностью, от пяток и до колен, от тазовых костей и выше по трахее, избавляемся от человеческого облика, словно от гротескного и неудобного костюма, пахнущего потом, едой и духами, укрепляем уязвимые ткани гранитной крошкой. И я, и он, и мы – теперь спаянный и цельный кусок необработанного камня, и поверхность наша шершава, тверда, лишена изящества, она обитает в цеху разграбленного и заброшенного завода, зарастает бурым мхом, обтекает чистой дождевой водой, льющейся через дырявую крышу, а нирвана бесконечна, бесконечна нирвана, плесень на стенах, лужи в прорехах кривого пола, эхо холодных капель, пары ядовитых грибов, запах мокрого железа, прогнившие деревянные балки, высокая трава. В разбитые окна проникает тусклый свет. Скелеты ржавых станков блекнут в лишайнике. Птичьи гнезда создают новую жизнь на мертвых мостовых кранах. Пауки, мыши и лягушки пробегают по нам, не оставляя следов.
Тишина.
Тишина.
Тишина.
Спустя долгие эпохи покоя и стазиса мы возвращаемся в подзабытый мир.
Что я в нем?
Почему я в нем?
Зачем я в нем?
Мне не хочется покидать тихое пристанище, дикое убежище, оазис неуклонного, поэтичного и прекрасного распада рукотворного сооружения, но Бог вновь облачает нас в отдельные физические тела, обертывает хрупкой тканью и вручает дар речи. Он вытаскивает меня из полузабытья мягким движением плеча, спиной помогает приподнять голову и произносит серьезно:
– Кто сказал, что ты никогда не получала такую щедрую помощь?
Погружаясь в раздумья и позволяя телу постепенно возвращать себе чувствительность, я вглядываюсь в смазанные скоростью виноградники и персиковые сады с шаткими сторожевыми времянками, давно и закономерно ставшими постоянками, и вспоминаю каждый момент долгожданного появления наиболее сильных и трепетных абзацев застопорившихся глав, которые могли терзать меня месяцами, тянуть волынку, не вылепливаться, не сформировываться – а потом родиться на одном невесомом и ликующем
