И было это так - Лена Буркова
– Где люди? – озираюсь и изумляюсь я. – Скажи, во имя небес, почему мы одни?
– Я вознаградил их покоем.
Неужели изничтожил играючи? Бог хохочет на всю тесную, атмосферную и протяженную улицу (смех его отскакивает от ветхих окон, выцветшей черепицы, осыпающихся кирпичей в орнаментах желтого мха) и качает курчавой головой:
– Всего лишь подарил им двадцать четыре часа крепкого сна, отправив в теплую негу кроватей.
– Разве они не заметят исчезновение одного дня? – вопросительно вздергиваю бровь. – А как же электронные календари?
– Перепрограммировал.
– А общественный транспорт?
– Приостановил.
– А камеры видеонаблюдения? Пропускные системы? Спутники искусственные, в конце концов, на орбите нашей прелестной, но грешной Земли?
– Экий пустяк! – хмыкает Бог. – Захочу – вообще спутники в кардинальную негодность приведу!
Экий хакер и распорядитель! Привел бы в негодность метрополитеновские камеры для отслеживания лиц, чтобы люди не чувствовали себя запертыми в просматриваемой клетке в центре гигантского человекопарка. Или отменил бы заболевания – страшные, скоротечные и неизлечимые, подло отнимающие наших близких. Или аннулировал бы прошлые, настоящие и будущие войны, расшатывающие веру в человечество. Или разжаловал бы самодуров у власти, зачинающих ад из-за чудовищного тщеславия на своих и чужих территориях. Или всех серийных убийц и потенциальных насильников разом с планеты смахнул бы. Или хотя бы (ладно-ладно-ладно, многого не прошу, даже планку понижу до масштаба бытовых душевных переживаний) упразднил эти жуткие и холодные в своем безразличии «Просмотрено» из диалогов – то есть на самом-то деле из монологов, то есть на самом-то деле «Не отвечено», «Не оценено», «Проигнорировано». Или еще хуже – эти «Отвечу позже», расшифровывающиеся как «Жди весь вечер, всю ночь, все следующее утро и даже следующее за следующим утром». Или, например, всяческие «Здравствуй, как ты?», принятые за «Ты мне нужна», вот только, к великому сожалению, означающие бесстрастные «Жива – да и отлично», «Да и все-таки не убилась по мне», «Да и совесть моя чиста». Взял бы – и упразднил.
– Равновесие, – вмиг утрачивает жизнерадостность Бог. – Для устойчивого развития мир нуждается в равновесии. Нельзя просто взять и исключить что-то из чего-то. Можно передвинуть с одного места на другое. Перетасовать колоду. Изменить последовательность. Но какой смысл? Сама знаешь, что от перестановки слагаемых…
Бог впивается пальцами в непослушные вихры, чешет, ерошит, и мне становится невыносимо жаль его, всеми востребованного, всем должного, несущего вечную и безвозмездную вахту на службе дикарского и абьюзивного племени – но в корне непонятого. Взять бы его за руку, стиснуть в неуклюжих и нежных объятиях: подскажи, объясни, намекни, чем тебе помочь и как утешить? Но я, естественно, не позволяю себе такую вольную вольность. Кто он – а кто я? Мышка. Букашка. Знак препинания. Межстрочный интервал. Мы шагаем молча, проникаем тесными тропами в старую часть города, похожую на крошечную деревню, случайно прилепившуюся к областному центру и до сих пор использующую водоразборные колонки, пластиковые ведра, деревянные коромысла, – и ничто не нарушает всеобщей статичности, только камушки со скрежетом врезаются в узоры резиновых подошв и громко скрипят на разбитом асфальте, измазанном переспевшим инжиром. Вокруг липкости и лиловости раздавленного лакомства отдыхает хоровод свернувшихся калачиками пчел, вожделеющих в хмельных грезах вязкую патоку. На высоком дощатом заборе, ограждающем чью-то просторную летнюю кухню от бездонной сахарной спячки, вялится в духовке жаркого полудня тяжелый ковер, вычищенный пахучим порошком и жесткой щеткой в твердой женской руке: золотистые бутоны, изумрудное поле, завитки вдоль изящного стебля.
– Поэтому некоторые люди не верят в тебя? – досадую я, с трудом сдерживая внезапно нахлынувшие слезы обиды и злости. – Поэтому отрекаются и проклинают? Да как они смеют… Да что они знают… Да я бы их молниеносно…
– Не злись понапрасну, – мягко произносит Бог, протягивая скомканный носовой платок, порванный с уголка. – Как им верить в меня, если я и сам периодически в себя не верю?
– Но ведь это нормально, – в гневе упорствую я. – Периодически не верить в себя?
– Нормально, – увещевает Бог.
– Это же всем свойственно?
– Всем свойственно.
– Тогда почему…
– Потому что цена моей слабости неравнозначна человеческой. Потому что она непозволительна дорога€. Если даже мне, вроде бы всесильному, не всегда удается побороть свою беспомощность – то как боязливым дитяткам, которых призывают уповать на меня и выполнять волю мою, справляться с собственными бедами и бедками?
– Молча, – огрызаюсь я, не настроенная на проявление радушия и всепрощения, но ослепленная пламенем длинных, с жирафий рост, подсолнухов, выглядывающих из-за кованых оград и (как пить и есть дать!) передающих привет из счастливого детства.
Помнится, мы с двоюродной сестрой, будучи одногодками и завзятыми компаньонками по пустяковому баловству, приезжали на исходе каникул к бабушке и дедушке в деревню – и сразу у порога обзаводились по одному такому подарочному огоньку, чтобы весь оставшийся день не мельтешить у загруженных и сосредоточенных взрослых под ногами, а заниматься куда более основательными делами: выковыривать из корзинки влажные семечки, жевать их необжаренными, плеваться шелухой на проложенные во дворе (и предварительно вычищенные нашими мамами) садовые дорожки. Эх, эх и эх, как хочется вернуть этот неповторимый вайб, находящийся вне трендов и отфотошопленных картинок!
– Так себе совет, – морщит нос Бог. – Сочувствием даже отдаленно не пахнет.
– Так себе, – киваю удрученно. – Спишем это упущение на мою человековость. От запада и до востока нет человека без порока – так гласит поговорка?
– Слово в слово!
– Вдобавок должно же у нас быть хоть какое-то преимущество – пусть и в наличии мелких изъянов?
– Преимуществ у вас целый мешок, нужно только заглянуть внутрь.
– Все одно – нести его на своих плечах.
– А на чьих же еще? – разводит руками Бог. – Каждому – по силам его.
Перепрыгнув через ровную цепочку цветочных клумб, изготовленных из проколотых и бракованных автомобильных шин, мы рассекаем, словно две парусные шлюпки, вытоптанный водоем футбольной площадки с молодыми березками на границе, минуем оригинальные арт-объекты (внедрившие в свою комплектацию искривленные турники, дырявую горку, карусель с оторванными сиденьями) и проплываем мимо здания двухэтажной школы в розовых порослях. Оставшийся и довольно короткий по меркам любого среднестатистического города путь преодолеваем в беззвучности.
Я – в зловещей беззвучности.
В голове крутятся волчком, кувыркаются акробатами, дрыгают муторными сюжетами небезосновательные опасения: и что же, к примеру, по моим силам? И не переоценит ли Бог
