И было это так - Лена Буркова

на все фронтовые зоны, я проходил мимо уродливых воронок, изувеченных окопов, раскуроченных трупов, оторванных конечностей – и не понимал, как цивилизованно расправиться с эпидемией слепого бешенства и кровавого остервенения, ибо оно обуяло не одного-единственного человека, а целые народы; не понимал, как не равнять всех под одну гребенку; не понимал, стоит ли биться над запутанными задачами: коллективная вина или не коллективная, люстрации или не люстрации, безграничная жестокость или безграничная глупость вкупе с доверчивостью? Вечные и повторяющиеся из поколения в поколение дилеммы, отличающиеся лишь количеством невинных жертв. Нет ничего короче человеческой памяти. Даже инфузория туфелька длиннее. И мое утверждение, увы, не является изысканной остро€той. Удручающая правда. Неопровержимый факт. Классическая картина. И неимение вакцины для сохранности мира в этом прекрасном и чудовищном мире.

Точно податливая, выжатая, пересохшая с доисторических времен губка, я жадно впитываю печаль Бога, шаром распухаю от притока его тяжких переживаний и вспоминаю о том, как в подростковом возрасте прочитала «На западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка, проштудировала «Где ты был, Адам?» Генриха Бёлля, случайно и с последующим сожалением ознакомилась с дикими кадрами из «Иди и смотри» Элема Климова – а затем впала в такой ступор и шок, что еще долгие недели не могла восстановить пошатнувшийся душевный покой… Но быть непосредственным свидетелем кошмара? Видеть хаос не через дневники современников и выцветшие фотографии (низкого качества, но колоссальной значимости) – а своими собственными глазами? Ощущать на кончике языка вкус пороха и пепла? Заклятому врагу не пожелаешь такой судьбы!

Мне сложно найти уместные слова утешения и поддержки (вряд ли фраза «Да все будет хорошо, не волнуйся!» покажется честной), однако я уверена: предаваться самобичеванию – негоже и излишне. Пользы от такого действа – ноль. Вреда – сто миллионов килограммов на сердце. Ко всему прочему, у любого адекватного существа в схожих обстоятельствах непременно опустились бы руки, а воспаленный разум прочно погряз бы в депрессии – вне зависимости от того, какой статус это самое существо занимает во вселенной.

– Но не любому существу разрешено опрокидываться лапками кверху.

Верно. Не любому. И, наверное, именно поэтому изложенная глава божественной биографии выглядит невероятно грустной, сюрреалистичной и эпичной.

– Грустной, сюрреалистичной и совсем не эпичной, – поправляет Бог, вглядываясь в морскую рябь у края горизонта. – Карикатурной, банальной и, не прими за оскорбление, абсолютно человековой.

И похожей, не прими в свою очередь за оскорбление, на мощный артхаус, способный вдохновить на низкобюджетный ремейк.

– Пройдено и провалено, – подтрунивает с горечью Бог. – Твой вчерашний ремейк оказался максимально бестолковой затеей, которая могла бы подарить тебе неоспоримую победу в «Золотой малине» [2] и белые тапочки с погребальной сорочкой.

Стремительно и до нелепости кинематографично посреди безоблачного неба вдруг вырастает одинокая тучка в форме раздувшегося попкорна, бросает тень на мое прокисшее, словно двадцатидевятилетнее молоко, лицо. Пробудившиеся от трехминутного сна чайки с клекотом расправляют крылья, взмывают в небо и улетают прочь от предгрозовой кляксы – и, конечно, от меня, не ожидавшей такого коварного дезертирства. Стараясь не терять достоинства, я заявляю:

– Первый блин, справедливости ради, едва ли не у всех получается комом и бессодержательной кучкой!

– Главное, что бессодержательная кучка – не ты, – усмехается Бог. – Как бы я завтракал после такой неприятной и неприглядной работенки?

– Фуууе, – выражаю я солидарность, по-прежнему пребывая в вежливом недоумении. – Послушай, Бог, а ты пробовал…

– М?

– …а ты пробовал антидепрессанты? Ходят слухи, что они помогают. Или таблетки для божественного организма сродни бесполезным фруктовым леденцам?

– А ты пробовала антидепрессанты? – усмехается Бог еще размашистее. – Ходят слухи, что советовать другим гораздо проще, чем самому себе. Или я не прав?

– Я, между прочим, первая спросила.

– Я, между прочим, Бог, – информирует Бог и без того информированную меня. – Поэтому – шах тебе и мат!

– Попахивает превышением служебных полномочий, – ворчливо скрещиваю я руки на груди, игнорируя беззастенчиво приватизированный вопрос. – Или я не права?

– Попахивает наслаждением от превышения служебных полномочий, – размыкает мои руки своими руками Бог. – И в этом мы оба правы!

Принимая безоговорочное, но, в общем-то, не унизительное поражение, я делаю в сторону прибоя шаг, второй, третий, оставляю позади берег, странноватую беседу, рассуждение о спасении тела и духа через пережевывание антидепрессантов, перемотанную лодыжку Бога и Бога с перемотанной лодыжкой. Легкий бриз касается моих распущенных волос, развевает их, как в телевизионной рекламе шампуня. Галька впивается в мягкие стопы и, похрустывая, хихикает: «Грр-ха-ха! Грр-ха-ха! Грр-ха-ха!» – а затем получает мгновенный и красноречивый ответ от пальцев ног: «Ооой-ой-ой! Ооой-ой-ой! Ооой-ой-ой!»

Я медленно захожу в море.

Теплая и ласковая вода пузырится, обволакивает, обтекает узкие щиколотки, поднимается к икрам, обнимает колени: ух и ух, как дивно, будто я в джакузи залезла и гидромассаж включила. По€лы голубого хлопкового платья (которое я заметила на себе только сейчас и которого в моем шкафу никогда не было) тут же становятся мокрыми, но ничуть не тяжелыми.

– Выкладывай, – отдает приказ Бог. – От аза до ижицы.

Что за тон требовательный? Разве таким тоном можно к исповеди склонять? И нешто внедрение бумерских фразеологизмов в современный язык – не кринж, а фича пригожая? В воде по пояс, я смотрю на блики, узорчатые ракушки, медуз с наперсток, лазурь, сливки, перламутр, хрусталики не привыкли к такой красоте, к такой простоте – и решаю ничегошеньки не выкладывать (ни азу, ни ижицу, ни иное экстравагантное), а поддаться гипнозу ленивых волн.

– Ну? – допытывает и барабанит по сухощавому плечу Бог, щекочет острыми глазами затылок.

Притворяясь глухой, я растираю указательным пальцем попавшую под прицел область и затянувшейся паузой отчетливо даю понять: ответа не будет, потому что сеть в моем сигналоприемнике со вчерашнего дня (и, вероятно, уже навсегда) недоступна, потому что провода безнадежно запутались и оборвались, а вышка с грохотом рухнула на самое дно самого глубокого океана.

– Нуу?

Ох и ох, да за что же?! Прилип, словно бурые водоросли в мелком городском пруду.

– Нууу?

Ах и ах, да зачем же?! Ворошить то, что ворошить коренным образом не хочется, подцеплять ноготком коросту, вытаскивать наружу неудобное и нелицеприятное.

– Затем, что хочу услышать твою трактовку случившегося. Поэтапно. Пункт за пунктом. Из первых уст.

– От иза до ажицы? – паясничаю я.

– Угу.

Моя трактовка сумбурна и запутанна. Расскажешь – и съежишься от стыда. Дурь, мол, сплошная дурь и бессмысленное усложнение. Проблемы изнеженной молодежи. Ай-ай-ай, какие мы чувствительные, какие хрупкие, какие ранимые. Ути- ути-ути, а ведь раньше люди как-то жили, справлялись, работали. Ой-ой-ой, а сейчас, вместо того чтобы приглушать переживания в алкогольном водопаде или плескаться в