И было это так - Лена Буркова
– Мужчины у нее не было, упаси меня я, – комментирует без запинки Бог. – С каких пор наличие человека у человека является волшебной пилюлей от одиночества и гарантией стопроцентного счастья? Это никакая не гарантия, а всего лишь вероятность! Представь на секунду масштаб семейно-бытовой разобщенности: прорва супружеских пар связаны не любовью, но привычкой, непогашенными кредитами, родительскими обязательствами! Ходят на работу, ездят на дачу, летают в отпуск, затевают ремонт, детей в строгости воспитывают и начисто забывают, что в любых отношениях главное – наличие себя у себя. При таком раскладе все остальные радости жизни, как правило, притягиваются естественным путем. Это общеизвестная формула. Можешь, кстати говоря, записать ее в блокнот – на случай, если однажды позабудешь, но захочешь срочно и дословно вспомнить.
– Карандаш забыла, – ехидничаю я, еле-еле сдерживая подступающие слезы.
– Еще какие причины? – выуживает по крупицам Бог.
– Чувство безысходности, – грубо и изнуренно подвожу я суммарный итог, закусывая зубами удила и не ослабляя жгут всхлипами. – Потеря надежды. Усталость от ожидания новых напастей. Кажется, что с каждой минутой тучи над головой сгущаются. Хотя, казалось бы, куда еще темнее? Взгляни на этот мир: на бескрайние потрясения и катастрофы, на ежечасную неустойчивость и неуверенность в завтрашнем дне. Взгляни. Что, в сущности, у нас, людей, имеется? Какой багаж? Зыбучие пески под ногами? Груз постоянной вины за то, что не предотвратили мрак сегодняшнего дня? Воспоминания о том, как люди были пусть и равнодушны друг к другу, но хотя бы не охвачены всеобъемлющей ненавистью?
– У вас есть…
– Вот, смотри, что есть у меня, – перебиваю я, не дослушав. – У меня есть любящие родители, целые стены, деньги на коммуналку. Как будто бы все имеется. Имеется абсолютно все. Только нет ощущения покоя и защищенности – того, без чего трудно дышать полными легкими. Я не помню себя другой, не помню себя беспечной, но отчетливо вижу предшествующие текущему дню явления: митинги, задержания, сроки, эпидемии, оскудевшая продуктовая корзина, сократившиеся почти до нуля путешествия, войны, рассеивание друзей по материкам и давящая мысль о том, что ты остался один в жерле вулкана. Эти события произошли относительно недавно, буквально в диапазоне нескольких лет – но все же так давно. Они прошлись по реальности мельничным колесом, в крошку стерли всякое «до» и катапультировали в помойку представленные до мелочей мечты о лучезарном, полноценном, вольном будущем.
И я всерьез старалась держаться на плаву в океане обрушившихся на всех нас бед.
Очень старалась.
Веришь мне?
Я даже поставила чайник, достала батончики, уселась ждать новых гостей, которые тоже пытаются выбраться из пропасти с лавой, которым тоже страшно, с которыми мы сумели бы разломать смятение на мелкие кусочки, чтобы каждому стало чуточку легче и теплее, – однако, услышав звонок в дверь, погасила в панике свет, задернула шторы, закрылась на все замочки, задвижки, шпингалетики.
А вдруг легче и теплее не станет?
А вдруг с новыми гостями станет во сто крат хуже?
А вдруг они, как и предыдущие, резко исчезнут из моей жизни и будут мелькать лишь на мучительно-красочных фотографиях, сделанных в чудесно-далеких странах, заповедных и недоступных для меня? Зачем добровольно вести себя на плаху и терять внушительную долю энергоресурсов? Для чего эти неоправданные риски и поводы для разочарования?
Взвесив все за и против, я решила, что привязываться к кому-то во времена ежечасной неустойчивости и неуверенности в завтрашнем дне – почти так же комично, как строить планы на ближайший год. Долгие месяцы меня шатало из крайности в крайность, размышления «Бежать стремглав с одним рюкзаком в глухую чащу или замереть испуганным кроликом перед удавом?» не давали спать, не позволяли есть, терзали дрожащие руки, а потом, в какой-то смутный и неуловимый момент, просто пали под натиском апатии. И знаешь, в чем трагизм этого депрессивного и тупикового состояния?
– В чем? – тихо спрашивает Бог.
– В том, что у меня нет ни одной достойной причины для того, чтобы, споткнувшись, снова встать на ноги.
Мы молчим.
Молчим, молчим, смотрим на перистые облака, плывущие по небесной паволоке, – и тогда Бог заходит в море и встает рядом со мной.
Замирает.
Прислушивается.
Беспокойная вода прижимается к его грудной клетке, образует завихрения у подмышек, тянется к выпирающим ключицам. Я думаю о том, что ударю его, если он скажет: «Ну что за глупости! Зачем принимать все близко к сердцу? Найди нормальную работу, выйди замуж, роди ребенка, перестань читать новости – и все наладится!» Конечно же, я ударю его. Так я думаю. Советы не накручивать себя проблемами, на которые невозможно повлиять, – совершенно не рабочие советы.
В этом и соль, и боль.
Как не накручивать себя, если ты (причитай или не причитай, кричи или не кричи, бейся или не бейся лбом об пол) не способен изменить ход скверных событий, а можешь лишь наблюдать со стороны за тем, как перемешиваются и теряются в неразберихе кусочки когда-то цельного пазла?
Да, нам твердят без умолку, что «в прежние времена мир был гораздо мрачнее, сложнее, чудовищнее, не стоит сравнивать со сносным „сегодня“», – однако мы не жили в прежние времена. Происходящие жизнесотрясения – своего рода дебюты для нас. Дикие и ненужные дебюты, не позволяющие (при всем желании) отмахнуться, способные (ввиду отсутствия опыта) порядком напугать. Глядя на безразличные лица коллег и знакомых, не может не пугать перспектива быстрого очерствения: страшно обнаружить однажды, что душа необратимо загрубела и даже не заметила пагубной метаморфозы; страшно наткнуться в сети на фото очередной несправедливости – и не вздрогнуть от негодования, пролистнуть и не нахмуриться, не сгорбиться, не разъяриться; страшно стать тем, кто полагает, что творящееся вокруг его не касается, что ураган точно не тронет и не повредит его комфортный дом, что его частная жизнь все еще продолжает
