И было это так - Лена Буркова
– Вроде бы так говорят, – подтверждает Бог.
– И как после этого открывать им сердце и душу? – распаляюсь я. – Как реагировать на нескрываемое осуждение? Как избежать излишних и непрошенных наставлений?
– Уважительные и конструктивные диалоги сплачивают лю…
– Слишком разумные вещи ты предлагаешь – тошно слушать!
– …дей.
Можно, конечно, затевать конфликты или молча обижаться на тех, кто не обучен принимать чужую слабость и признаваться в собственной, а обучен выживанию в голодно-безработные девяностые (дающему им мнимое право относиться к миллениалам и зумерам с презрительным снисхождением), – но следует ли на самом деле обижаться? Да, новые поколения учатся распознавать свои проблемы, не оглядываясь на гендерную принадлежность. Да, нас называют нытиками, задохликами и вечными подростками. Да, у этих суждений, возможно, имеется аргументированная причина. Но разве наше стремление стать в разы счастливее заслуживает оскорблений? Мы просто хотим жить иначе, чем наши родители. Не лучше и не хуже – всего лишь иначе. И это право свободного выбора нельзя попирать глумлением – зачем вступать в конфронтацию из-за разного миропонимания?
– Незачем, – соглашается Бог.
Однако стоит признать, что многие из нас (даже при настойчивых попытках уйти от детских установок) все равно сталкиваются с токсичными канонами, усвоенными вместе с алфавитом и таблицей умножения: мы частенько ловим себя на мысли, что сочувствие не должно распространяться на человека в зеркале (при отступлении от правила – человеку в зеркале надлежит круглосуточно маяться угрызениями совести за эгоцентризм); что нужно быть сильными (равняться на трудолюбивых прабабушек, которые жили без стиральных машин-пылесосов-микроволновок, в разгар сенокоса рожали детей в открытом поле и отбивались лопатой от волков по пути в школу); что не рекомендуется лить слезы и устраивать истерики в публичных местах (дабы никого не позорить и самим не позориться) – и, как водится, терпеть, терпеть и еще раз терпеть, чтобы стать атаманами! Эти настройки регулярно проникают в нашу жизнь – и не делают ее светлее.
Например – прямо сейчас проникают в мою то ли жизнь, то ли нежизнь, то ли во что-то, находящееся между.
В голове выстреливают вроде бы безвредные вопросы, которые на самом деле приносят огромный вред: достойна ли внимания моя маленькая личная трагедия, если кругом (в соседней квартире, в другой области, в Африке, на Юпитере, локация не очень важна) – целое варево глобальных проблем? Стоит ли обсуждать такую ерунду? Отвлекаться от действительно стержневых задач?
– Могу я немного отдохнуть от варева глобальных проблем и погрузиться в одну маленькую личную трагедию?
«Фшш-фшш-фшш», – щебечут и ластятся насторожившиеся волны. Чайки поют молебен о мудрости, сытости и ясности, разрезают острыми крыльями пропитанный солью воздух. Что от меня требуется? Повесть? Рассказ? Или краткая выжимка о вчерашнем вечере? Вечер вчерашний был не самым веселым (мягко говоря), наполнился слезами и медикаментами (теми, что нашлись в аптечке), был омрачен и добит тремя исходящими (и, подчеркну, неотвеченными) звонками самым насущным и необходимым людям.
– Внимай же, голубушка ненаглядная и горе луковое, – благодушно взывает Бог. – Жажду сообщить, что первый абонент беспробудно спал в неудобном кресле после напряженного рабочего дня. Второй абонент не услышал твой клич, поскольку одновременно мыл целую гору грязной посуды, жарил отвратительные постные котлеты из моркови и варил какао с пенкой. Третий абонент… Нет нужды доказывать, что третий абонент – всего лишь человек, которого давно пора убрать из списка насущных, ибо в его персональном списке, увы и увы, твои имя и фамилия не значатся.
– Вот обязательно скальпелем – да по живому? – вздрагиваю я инстинктивно и еще дальше забредаю в море, распугивая косяк карликовых рыбок, вьющихся у ног. – Слышал хоть что-нибудь о милосердии и сострадании?
– Пронизанный милосердием и состраданием, я помогаю тебе с отсечением зудящих корок, конкретизацией туманных формулировок и проговариванием душащих проблем.
– За корки спасибо, – пытаюсь я увернуться от атаки на конфиденциальность моих непрезентабельных данных. – За формулировки – не спасибо. Я их не люблю, не привечаю, всячески бойкотирую. Точные формулировки к тому же чересчур крепко врезаются в память. Нет-нет да и наткнешься на мины уже использованных выражений. Мне куда проще даются тишина, нейтралитет и, в случае неминуемого конфликта, сглаживание рыхлых вопросов.
– Молчание – не панацея и не анестетик.
– Прессинг – тем более.
– Я тебя не тороплю, – невольно торопит Неторопящий. – И не хочу давить. И не собираюсь прибегать к карательным мерам. И мои карательные меры вдобавок не идут ни в какое сравнение с твоими собственными карательными мерами. Так поведай мне начистоту, без утайки и без обиняков: какие такие думы перекрыли твою волю к жизни?
В воде по грудь, я смотрю на блики, узорчатые ракушки, медуз с наперсток, лазурь, сливки, перламутр, хрусталики не привыкли к такой простоте, к такой красоте – и мечтаю не отвечать, но больше не могу поддаваться гипнозу ленивых волн.
– Во-первых, – величайшими усилиями воли произношу я. – Проблемы со словами. Точнее, с их отсутствием. Я писатель, знаешь? Мое дело – сочинять хорошие тексты. Но последние пару лет все, что у меня получается делать, – это сидеть в своей комнате и, онемев от сводок новостей, глядеть в окно. День за днем. День за днем. День за днем. Я не способна напечатать ни главы, ни абзаца, ни строчки. На столе – закрытый ноутбук. В голове – белый шум, сквозь который пробиваются сигналы извне, шипящие, пилящие, клацающие: записывай, записывай, записывай хоть что-то, иначе ты – не писатель, иначе ты – никто, иначе место тебе – в нигде. Но всякое творчество ушло из меня, как смех над рилсами[3] с домашними животными, как желание встать с кровати и почистить зубы, как необходимость разобрать почту, как обязанность ответить на нескончаемые сообщения в мессенджерах. Всякая литература, за исключением крупных журналистских расследований, которые я боюсь читать (и читаю, читаю, читаю без остановки), перешла в разряд бесполезной шелухи – особенно на фоне реальных событий, которые оказались куда трагичнее и непредсказуемее выдуманных историй.
– Не упрекай себя за то, что имеет собственную волю, – наставляет и утешает Бог. – Слова придут к тебе в нужный час – ни раньше и ни позже. Жди их смиренно, не подгоняй плетью, а после – встречай с благодарностью, как вознаграждение за преданность ремеслу. А во‑вторых?
– Во-вторых, – разгоняюсь я, будто
