Никита Хрущев. Вождь вне системы - Нина Львовна Хрущева
Всех этих людей, добровольно или принудительно задействованных в коммунистических «стройках века», надо было кормить, и Хрущев старался решить вопрос производства продовольствия.
ВЗГЛЯД СОВРЕМЕННИКОВ
Из выступлений делегатов XVIII съезда ВКП(б) 10–21 марта 1939 года:
Toв. Черноусов:
Тщательно расследовав причины срыва снабжения овощами Москвы, Центральный Комитет партии установил, что это было не случайно… Это оказалось делом рук злейших врагов, пробравшихся к руководству московской парторганизацией, сознательно организовавших срыв снабжения трудящихся красной столицы. Эти отбросы человечества пытались вызвать недовольство среди населения, озлобить его против Советской власти. Не удалось им сделать своего гнусного, грязного дела: железной рукой враги были выкорчеваны с корнем. Для того чтобы быстро ликвидировать последствия вражеской работы и выправить дело снабжения столицы овощами, Центральным Комитетом был временно послан в московскую парторганизацию один из лучших сталинцев, прекрасный организатор, наш москвич — Никита Сергеевич Хрущев. (Аплодисменты.)
XVIII съезд ВКП(б): Стенографический отчет. М., 1939. С. 537.
Сравнительно сытно поесть тогда можно было только в общественных и заводских столовых. Ведь средняя месячная норма выдачи мяса рабочим была всего один килограмм. Впрочем, этот минимум карточная система могла обеспечить далеко не всегда, и говядину тогда с успехом заменила крольчатина. В 1932 году вышло постановление Политбюро «О развитии кролиководства в промышленных районах», а газеты писали о начале очередного соцсоревнования: по разведению кроликов, во-первых, из-за меха — их можно было подделать и под котика, и под горностая, а во-вторых, из-за мяса, для «снабжения новыми дополнительными мясными ресурсами»[45]. В Москве кролиководство было организовано на 100 предприятиях, от металлургического завода «Серп и молот» до швейных комбинатов, конфетных фабрик и издательств газет «Правда» и «Известия».
Прабабушкин завод был одним из лидеров в кроликоразведении — они за границей покупали самые ходовые породы животных и, как передовое предприятие, вообще пропагандировали «новые пищевые продукты». Среди креативных новшеств появились соевое молоко и молочный квас, дельфиновые балык и грудинка. Объявления об этом висели в столовой Электролампового завода, и люди ели, с удовольствием даже, вспоминала она.
Были сомневающиеся и недовольные, но «все это было экспериментом по созданию нового человечества», объясняла она им. Слушая ее, я вспомнила молоденькую Лизу Калачеву из «Двенадцати стульев», ее отвращение к фальшивому зайцу и морковным сосискам. «Одна девчушечка, не помню из какого цеха, прибежала, плачет, мне дельфина жалко, — продолжала прабабушка. — Я говорю, он не настоящий, у нас обработка продуктов вперед ушла; как маргарин, дельфин искусственный. Я не знала, настоящий или нет, но объяснять надо, а то мы совсем без работников останемся. Кто от голода сляжет, кто от недовольства сбежит».
В помощь обеспечению продовольствием шли и грибы. У Электролампового завода была грибная ферма, куда Нина Петровна выводила своих подопечных на субботники. А вот что о том времени рассказывала мне Юля-большая. Деревенский Хрущев хорошо знал, где какие особи растут, какие на пеньках, какие около березок или на пепелище. Юля, которая училась в ФЗУ при Московском рентгеновском заводе на площади Баумана (сейчас — Елоховская площадь), где осталась работать лаборанткой, ездила с отцом в Подмосковье, чтобы потом собранные грибы в подвалах выращивать. «Папа на машине впереди, мы на грузовике; выгрузились, и он повел нашу бригаду в лесок, показывал разницу между ядовитыми и неядовитыми. „Главное для нас — это опята, лисички и сморчки. Они в канавках хорошо приживаются. Мы их и пересадим на московские окраины“, — говорил он».
На заводе дивились, что начальник Москвы в матерчатой кепке и с палкой из ореха, которую он там на месте выстругал, самолично решает проблемы столичного питания. Тетя Юля вспоминала, как ей «подружки очень завидовали. За грибами даже Леня с нами ездил — он тогда учился в школе пилотов в Балашове Саратовской области, но оказался в Москве и присоединился, а ведь он с раннего детства ничего не хотел делать на благо государства. Но грибы папа собирал весело».
«Потом, когда грибы прижились, Никите Сергеевичу со многих заводов огромные корзины приносили, — добавляла к Юлиному рассказу прабабушка. — Но я обратно отправляла, у нас-то еда была».
По словам Рады, все годы жизни в Доме правительства бабушка Ксения Ивановна строго следила, что было у Хрущевых на столе, а что у других. Из-за грыжи много ходить ей было трудно, но иногда, доковыляв до окрестных лавок в Замоскворечье, она приносила домой информацию. Вечером за ужином говорила: «Никитка, в Старомонетном переулке хлеб плохой продают, кислый, сырой, да еще тряпками набитый. Дворничиха Мария при бывшей церкви (наверное, храм Святого Николая в Толмачевском переулке) ищет внучку брюки, не может достать. Очереди всюду, хотя масло, крупу и консервы отпускают. А вот фруктов вообще нет, и из-за молока в молочных люди чуть не дерутся. Это ты, Никитка, недосмотрел».
Московский начальник организовывал городское хозяйство, электроэнергию для предприятий Москвы, надстраивал малоэтажные здания, чтобы увеличить жилплощадь, даже городскими туалетами занимался. «Товарищ Хрущев, — сказал однажды Иосиф Виссарионович по телефону, — до меня дошли такие слухи: ты допустил, что в Москве плохо с общественными уборными. Похоже, что люди отчаянно ищут и не находят места, где облегчиться… Это создает неудобство гражданам. Поговори об этом с Булганиным, и вместе сделайте что-нибудь, чтобы улучшить положение»[46]. Сталина вряд ли волновали москвичи, но ему пожаловались иностранные делегации, посетившие столицу на праздник Первомая.
Помимо туалетов, молодого сталинца продолжала беспокоить работа общественных бань и прачечных. Стирали долго, а белье возвращалось потертым и полинявшим. Не зря в 1959 году уже первый секретарь Хрущев вернулся из Америки с индустриальной стиральной машиной и химчисткой — если ему что-то западало в голову, он уже с этой идеей не расставался.
Прабабушка рассказывала про первый советский троллейбус, который Никита Сергеевич пустил по Москве. В 1933-м, еще заместителем, он согласовал этот вопрос с Лазарем Моисеевичем, но после испытаний тот сказал, пускать не нужно, будет срываться с проводов. Хрущев настоял, и троллейбусы пошли. Они были тише
