Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева

Ах, вот оно что! Госпитальный смотритель, заячья душа, настрочил на него донос!

Стараясь унять волнение, Ермолаев объяснил, что шел пешком на дачу тайного советника Оленина, куда был приглашен в гости, случайно вспомнил, что слышал от плац-майора, будто в лазарет при Пороховых заводах поместили некоторых солдат бывшего Семеновского полка, а тут ему как раз попались на мостике лекарь и смотритель, вот он и обратился к ним с вопросом из чистого любопытства.

– Вы состояли прежде в переписке с этими нижними чинами? В каких-либо сношениях?

– Нет, не состоял. Они служили в роте, которой я имел честь командовать до отставки, вот и все.

– В таком случае как вы объясните вот это?

Жуковский придвинул к себе два развернутых письма, выбрав их из кучи на столе. Одно было от унтер-офицера Ефима Юдина, другое – от рядового Никифора Отрока, отосланное из Кексгольма. Сердце Ермолаева скакнуло, больно ударившись о грудную клетку, и все же он недрогнувшим голосом ответил, что сам просил своих бывших подчиненных известить его о новом месте службы, каковая просьба и была ими исполнена. Что в этом странного?

– Переписка офицера с нижними чинами – непозволительное фамильярство! – отчеканил Жуковский. – Потрудитесь разъяснить комиссии, как следует понимать слова рядового Отрока, вам адресованные: «Несчастное происшествие, случившееся с полком нашим, вам уже коротко известно, известно даже и то, кто сему начально причиною».

Бух, бух, бух – стучала кровь в ушах. Превозмогая подступающую дурноту, Ермолаев заговорил о том, что и членам комиссии несчастное происшествие в Семеновском полку известно хорошо; сам он при этом не присутствовал, но знает, что началось все с государевой роты, с первого батальона, он же командовал прежде 3‑й гренадерской ротой 3‑го батальона, которую к зачинщикам отнести никак нельзя, но которая безвинно пострадала, как и прочие. Говоря все это, он видел, как хмурятся брови и резче обозначаются складки у губ.

– Кем писаны к вам эти письма? – хрипло пробасил Голенищев-Кутузов, подвинув в сторону Ермолаева еще несколько листков.

Дмитрий Петрович узнал неряшливый почерк Щербатова.

– Моим другом, князем Иваном Щербатовым, – ответил он. – Это письма личные, и я просил бы…

– Потрудитесь прочесть вслух вот это.

Несколько строк в письме были подчеркнуты красным карандашом. «Вы не смеете заставлять меня! – хотелось крикнуть Ермолаеву. – Это не до вас относится!» Но вместо того он сглотнул слюну и принялся читать:

– Цель же моего путешествия в ту сторону мне не удалась, потому что мы с Якушкиным разъехались. Из Смоленска скакал я в Дорогобуж, оттуда в Москву, оттуда в деревню, из деревни в Москву, где и нахожусь четвертый день. Надеюсь же на днях скакать в Ярославль, оттуда назад, а потом скакать в Новгородскую губернию, оттуда назад. Пожалуй, пиши, не произведен ли кто из подпрапоров, когда будет царь, что мне ожидать и пр. Так нельзя ли пригнать, чтобы я чрез месяца полтора мог знать, на что решиться.

– Кем и куда был послан князь Щербатов и с какою целью?

– Никем и никуда, он находился в отпуску!

– Откуда же такая поспешность? Что за надобность быть во многих городах, в других даже губерниях? Как связаны сии поездки с помещиком Якушкиным? Что вам известно о тайном обществе офицеров, собиравшемся в Москве?

Ермолаев растерянно моргал.

– Я, право… Господа, я… Ни о каком обществе я и не слыхивал, и Щербатов… Почем мне знать, что за дела у него в Москве… какие-нибудь семейные…

– Но он же спрашивает у вас, на что ему решиться?

Бедный Ермолаев совсем сбился, покраснел, не в силах выдавить из себя ни слова. В груди пеклó. «Вот я и овца на суде у лисы!» – с ужасом подумал он, глядя в круглые глаза генерала с красными прожилками на белках. Наверное, точно так же Кутузов смотрел двадцать лет назад на генерала Кологривова, когда арестовал его, чтобы тот не помешал убийству императора Павла…

– А вот другое письмо к вам, – неумолимо продолжал Кутузов. – «Ты не поверишь, как жалко было мне узнать, что офицеры не остались при солдатах… Я вижу, что нашему брату не нужно было отставать в благородной решимости от сих необыкновенно расположенных, хотя некоторым образом преступных людей». Кто были офицеры, побуждавшие солдат к неповиновению?

– Да поймите же, ваше превосходительство! Я уже вышел в отставку, Щербатов находился в отпуску! Нас с ним не было в казармах в момент беспорядков, и что они произошли, так в том нашей вины никакой нет, разве что по французской пословице судить, что, мол, отсутствующие всегда виновны…

– Однако все приведенное явно говорит, что приготовление к случившемуся происшествию вам было небезызвестно, – вступил третий член комиссии, тоже генерал, которого Ермолаев видел впервые в жизни. – Даже более того: вы были верным членом происшествия, поскольку питали ненависть к полковнику Шварцу.

Ермолаев сразу узнал бумагу, лежавшую перед говорящим, – это было его письмо к Шварцу, написанное уже после отставки, которое он так и не отправил адресату!

– Полковник Шварц…

Ермолаев смешался. Он знал, что Шварца тоже судили и даже приговорили к смерти, но государь оставил его жить, запретив только принимать его на службу. Как быть? Порядочно ли будет высказать сейчас за глаза, другим людям, все те упреки, которые он не решился в свое время бросить Шварцу в лицо? Это значило бы пинать лежачего.

– Скажу по совести, что полковник Шварц вел себя в полку… безрассудно, и некоторые его поступки… привели меня в негодование, побудив даже оставить службу, которую я иначе продолжал бы до сих пор. Поступки эти теперь уже всем известны…

– Какие именно поступки? Извольте объясниться.

У Ермолаева запылали уши. Он чувствовал себя бедным мальчиком перед строгим учителем, на которого смотрят несколько пар глаз, выжидая, что он станет делать. Назвать кого-нибудь нельзя: заклеймят фискалом, перестанут с ним разговаривать, будут на лестнице «проходить сквозь него», а не назвать – накажут его самого, а ведь он не виноват! Не виноват!

– Ну вот хотя бы его привычка превращать церковные парады в учение. При этом он часто впадал в гнев, бросал даже шляпу свою на землю и топтал ее. Право, господа, невозможно было удержаться от смеха…

– Вы смеялись над вашим начальником при нижних чинах?

– Не то чтобы открыто… Пожмешь, бывало, плечами…

– Другие офицеры тоже внушали солдатам неподобающие мысли?