Роковое время - Екатерина Владимировна Глаголева

– При подчиненных ваших?

– Мы говорили по-французски.

– Это неважно. По взглядам, по голосам вашим солдаты могли понять, что вы не проявляете должного уважения к начальству.

Да что же это такое!

– Господа, я, конечно, против Шварца кругом виноват, я должен был сам ему сказать… и пытался… мы думали, как лучше поступить…

– Так вы признаете существование заговора среди офицеров вашего полка?

Горло перехватило спазмом, глазам стало горячо. Три лица впереди расплылись в светлые пятна, под ними искрами вспыхивала позолота воротников. Воздуху! Воздуху!

– Я не могу вам отвечать! – выкрикнул Ермолаев. – Я не знаю, как вам отвечать! Ва… ваши вопросы…

У него свело судорогой рот, из глаз брызнули слезы. Согнувшись на стуле и вцепившись себе в лоб скрюченными пальцами, он глухо рыдал, сотрясаясь всем телом. Секретаря отправили за лекарем; чья-то рука протянула Ермолаеву стакан с водой; зубы стучали о стекло, вода текла по подбородку…

Пришедший лекарь пощупал пульс и объявил, что у арестованного припадок ипохондрии. Ермолаева отвели в комнату с маленьким зарешеченным окошком под потолком и железной койкой у стены, позволили лечь на тюфяк и на время оставили в покое.

* * *

Худых, как скелеты, мужиков и баб с привязанными за спиной младенцами, просивших хлеба под всеми окнами, выгоняли с улиц за околицу, сунув им в руки милостыню: в Бешенковичах ожидали скорого прибытия государя. Маленький городок кишел военными, точно главная квартира большой армии на походе; в окружавших его деревеньках разместили солдат. Великий князь Николай прибыл на день раньше старшего брата; ему и великому князю Михаилу предстояло командовать своими бригадами. В назначенный день граф Остен-Сакен, главнокомандующий 1‑й армией, загодя выехал на дорогу; старика сопровождала толпа генералов, среди которых были Васильчиков и Бенкендорф.

С погодой повезло: во второй половине сентября настало бабье лето. Васильковое небо разлилось безбрежным океаном над рыже-золотой белорусской землей, редкие облачка отражались в тихой Двине.

Полки выстроились в поле широкой пестрой лентой, уходившей к горизонту. «Ураа!» – прокатывалось по ней волнами, по мере того как царь проезжал мимо на белом коне. Ни одной фальшивой ноты не слышалось ни в голосах, ни в звуках военной музыки, только усердие и желание угодить. Государь был в восторге. После смотра он вновь сел в карету и, предваряемый и сопровождаемый лейб-казаками, отправился в усадьбу Хрептовичей.

Веретена тополей на холме указывали путь. Дорога вилась меж живописно разбросанных кустов орешника и бузины, поднимаясь к белокаменному дому под зеленой крышей, на крыльце которого стоял Ириней Хрептович с хлебом-солью на рушнике. От крыльца к самой карете раскатали красную ковровую дорожку, вдоль нее выстроились дворовые в ливреях. Каравай был милостиво принят и передан дежурному генерал-адъютанту. В гостиной дожидалось семейство помещика – жена, сын двенадцати лет и две младшие дочери, старательно приседавшие перед высоким гостем. После этого хозяева удалились из своего дома, предоставив его в полное распоряжение государя и его свиты, сами же перешли во флигель.

Александр величественно шествовал через комнаты, по которым в июле двенадцатого года стремительной походкой несся Наполеон. Император французов прожил здесь несколько дней с вице-королем Италии Евгением Богарне и неаполитанским королем Иоахимом Мюратом. Он даже позировал немецкому художнику, захваченному с собой на покорение России, стоя под раскидистым дубом рядом с усадьбой. Дуб высился на прежнем месте и нисколько не удивился тому, что на его вершину, запрокинув голову, смотрит уже другой император. Ему было лет четыреста, он многое повидал, одному человеку было не обхватить руками его ствола.

Через день состоялись большие маневры, прошедшие очень слаженно и в полном порядке, к вящему удовольствию государя. Под конец войска собрались густыми колоннами вокруг бивака на высоком берегу Двины.

Земляной вал подковой, за которым девять лет назад укрывалась артиллерийская батарея, сохранился с тех пор, как генерал Витгенштейн выгнал из Бешенковичей французов. Теперь здесь устроили пир на полторы тысячи человек: Александр праздновал свое примирение с гвардией.

В центре, за частоколом из знамен и штандартов, поставили стол для императора и генералов; по обе стороны от него веером расходились столы для офицеров гвардейского корпуса в порядке полков; места для шестисот музыкантов поднимались амфитеатром. Первый тост Александр поднял за здоровье гвардии. Седой как лунь Остен-Сакен, нарумянивший дряблые щеки, встал, чтобы провозгласить здоровье императора. Земля содрогнулась от залпа из сотни орудий, продолженного громогласным «ура!» сорока тысяч солдат; фанфары слились с приветственными криками офицеров. Австрийский поверенный в делах подскочил от неожиданности; обратившись к нему, царь предложил тост за здоровье императора Франца; пушки громыхнули снова.

Пир продолжался до глубокой ночи, а на другой день «божественный Александр», как подобострастно назвал его Хрептович, покинул гостеприимные Бешенковичи. Крестьян и ремесленников с жалобой на притеснения помещика к царю не допустили, чтобы не омрачать его лучезарного настроения.

Перед отъездом огласили высочайший приказ – весьма лестный для гвардии, которую тем не менее оставили зимовать в белорусском «карантине», с главной квартирой в Минске. Чинов, орденов и денежных выплат раздали больше, чем за Бородино или Кульм. Бенкендорф, произведенный в генерал-лейтенанты в обход девяноста трех других генералов, смог выдохнуть с облегчением: несчастная история в Семеновском полку не навлекла на него неудовольствия царя. Лучше того: его утомительная должность более не соответствовала его чину, и Бенкендорф с облегчением передал ее генералу Желтухину. Командиром Гвардейского корпуса стал генерал-адъютант Уваров, который, однако, не спешил принять на себя новые обязанности, предоставляя исполнять их Паскевичу. Васильчиков же, получив позволение вернуться в Петербург, хотел воспользоваться этим, чтобы добиться справедливости: суд оказался слишком снисходителен к мятежным семеновским солдатам и невнимателен к поведению офицеров! К его удовольствию, государь разбранил военно-судную комиссию и назначил новую.

Глава пятнадцатая

Как истукан, немой народ

Под игом дремлет в тайном страхе:

Над ним бичей кровавый род

И мысль и взор казнит на плахе.

(В.Ф. Раевский. «Певец в темнице»)

– Тургенев! Поди сюда!

Зычный голос прогремел на всю гостиную, так что все головы повернулись разом. Голова же Александра Ивановича непроизвольно втянулась в плечи, но он тотчас выправился, повернулся и пошел на голос, не узнать который было невозможно. «Кой черт принес ее к Измайловым!» – подумал он про себя. Однако лучше подчиниться, а то беды не оберешься.

На канапе восседала высокая мужеподобная старуха в кружевном чепце на седых волосах, из-под оборки которого выглядывали черные как угли глаза под густыми бровями. На сморщенной верхней губе