Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев
Я в это время курсировал между Киевом и Мариуполем, который вдруг стал крайне востребованным городом, густо заполненным журналистами. Новости грозили войной, но на земле и море ее как-то совсем не было видно — на берегах Азовского моря укреплениями особо не пахло, обрывистые берега препятствовали потенциальной высадке десантов, мелкое море насквозь просматривалось техническими средствами пограничников. На сухопутном фронте продолжалось затишье, и сами военные не сильно стремились к контактам с прессой — журналистов здесь воспринимали скорее как стервятников, которые уже вьются над головами еще живых людей.
Бойцы «Азова», как я потом выяснил, получили информацию, что пора вывозить семьи, еще 15 февраля, но у многих семьи оставались в городе. В большой Украине еще много лет будут вспоминать речь президента Зеленского накануне войны — он тогда сказал, что вторжения не случится, а в мае все, как обычно, пойдут жарить шашлыки на природе.
Я был в профессиональном выигрыше, потому что хорошо знал Мариуполь, Волноваху и людей в прифронтовых селах. В это мутное предвоенное время мне всегда было кому и о чем писать. В конце января — начале февраля я поехал вдоль линии фронта делать материалы для издания OpenDemocracy и — впервые в своей жизни — снимать видео для швейцарского телеканала. Так мы с оператором Женей оказались в Павлополе — уникальном селе в 30 километрах от Мариуполя. Возглавлял его уже больше трех десятилетий Сергей Шапкин — бывший учитель истории и очень набожный человек, который считал своей миссией нести мир общине и умел на пути к достижению этой цели творить чудеса.
В 2014-м он поехал к командованию „сепаратистов“ и жестко потребовал убрать банду уголовников от ближайшего к селу блокпоста — пророссийские бойцы сели на бронетранспортер и поехали убивать пророссийских бандитов, после чего их самих расстреляли не вникнувшие в нюансы украинские солдаты. После этого вокруг Павлополя стало гораздо тише — к тому же Шапкин договорился о графике посещения села сторонами конфликта: до обеда с автоматами в магазин заходили украинцы, после обеда — россияне, по негласному пакту бронетехника в село в серой зоне не заезжала вовсе. Потом Шапкин понял, что каши посреди войны в такой ситуации не сваришь, и договорился передвинуть фронт: до того он проходил, как положено по военному искусству, по естественной преграде, руслу речки Кальмиус. По воле сельского головы украинцы вышли на несколько километров вперед в поля, и Павлополь попал в неглубокий тыл, а значит, и в зону хождения пригородных автобусов, которые довозили местных на работу в Мариуполь.
Дальше случилось то, что сделало этот поселок легендарным даже для миссии ОБСЕ. Шапкин договорился с властями оккупированного Новоазовска, и те не отключили ветку газопровода — в Павлополе местные жители и украинские морские пехотинцы жарили яичницу на русском газе, который стоил в шесть раз дешевле украинского. Раз в месяц неизвестные здешние люди (местная власть этим заниматься не могла — финансирование терроризма!) собирали деньги и выезжали через блокпосты в Новоазовск, чтобы оплачивать счета. Электричество село получало украинское, а воду — из скважины в серой зоне между позициями сторон: насос для прокачки воды подарил Международный Красный Крест. Все возможные гранты для своего села Шапкин тоже получил: его козырями была четкая отчетность и отсутствие драк за гуманитарку — он просто считал общее количество, скажем, гусей (иногда давали и живых птиц) и делил их поровну на всех, не глядя на квоты и нормы благотворителей.
За пару недель до войны в Павлополе царила страшная тишина. Я помню мужика из побитого войнами бронированного американского Humvee — у бойца на лице был шрам от осколка и какие-то особенно отчаянные глаза. Он тоскливо говорил, что сил здесь, в полях, маловато. „Пока тихо тут, но, если пойдут, мы сопли жевать не будем, будем стрелять, пока живы. Как Верховная Рада, на каникулы на две недели не уйдем!“ — привычно ругался на политиков солдат. А мимо нас шла вереница баб с лыжными палками — местная секция скандинавской ходьбы.
„Тут сейчас днем не стреляют, и мин нет — тут можно гулять, не бойтесь!“ — успокаивали нас тетки и с удовольствием фотографировались возле воды и остатков бетонного моста. Вообще, скандинавская ходьба скорее для горожан, у которых мало в жизни физической нагрузки. Сельским дамам с их огородами, курами, утками и коровами она ни к чему, но для этих женщин, которые когда-то начали заниматься ею с инструктором по одному из полученных Шапкиным грантов, она превратилась в какое-то почти сакральное занятие — их регулярной демонстрацией ради мира: годовой грант закончился, тренер больше не приезжал, но инвентарь-то остался! Строем, с прибаутками они весело шагали с палками дважды в неделю после всей утренней домашней работы и старательной разминки на сцене клуба (так надо, так тренер говорил!) мимо минных полей, солдат и развалин.
Из Павлополя мы поехали в Мариуполь — я знал, что в субботу там будет на что посмотреть. Раз в месяц добровольцев, подписавших контракт со 109-й отдельной Донецкой бригадой территориальной обороны, собирали и учили с утра до обеда полезным военным навыкам. У меня в теробороне были друзья — двое мужчин из компании, с которой мы каждый четверг ходили в баню: в этот круг меня ввел мой доктор, я даже не сразу понял степень оказанного мне доверия. Среди участников банных встреч были врач частной клиники, начальник местного трамвайно-троллейбусного управления, несколько предпринимателей, моряки и, конечно, работники металлургических комбинатов. Двое мужчин записались в тероборону, и над ними постоянно подшучивали: военному делу их учили нечасто, обычно они занимались физподготовкой — взрослые сорокалетние мужики интеллигентного образа жизни бегали по лесу, а потом им устраивали спарринги с молодыми резкими парнями лет восемнадцати, которые нередко оставляли им синяки не только на теле, но и на лице. Мой доктор Эдик с теробороной постепенно завязал, а вот инженер-электронщик Слава — остался.
Мы встретили Славу в здании закрытой школы, где будущих бойцов, примерно сотню мужчин и женщин, учили правильно ходить с автоматами при штурме этажей, обращаться с медицинской аптечкой, минами и американскими рациями фирмы „Харрис“. Потом мы повезли его в кафе для видеоинтервью, а он, как всегда, стеснялся, краснел и пытался односложно сказать что-то солидное и важное.
Вячеслав Горбань был типичным бойцом ТРО, в 2022 году ему исполнялось пятьдесят. Он работал программистом на комбинате „Азовсталь“, и война очень способствовала его профессиональной карьере. В июне 2017 года Украину атаковал вредоносный компьютерный вирус Petya, на комбинате „Азовсталь“ в Мариуполе тогда на неделю встал листопрокатный цех. С тех пор на металлургических комбинатах создали отделы компьютерной безопасности, а к профильным специалистам стали относиться с гораздо большим уважением.
„Я, когда в Крыму началось, все для себя понял, — рассказывал Горбань. — Выехал потом на первые украинские блокпосты и увидел ребят — в тапках, голодных, без воды. До этого политикой не интересовался, а тогда — просто поехал в магазин покупать все для наших и с 2016 года пошел в территориальную оборону. Закончил пятилетний контракт и вот сейчас заключил новый“.
Его достижения, как считал сам Горбань, были довольно скромными — айтишника научили стрелять из автомата и гранатомета, пользоваться ручными гранатами и обращаться с минометом. Люди из территориальной обороны должны были в случае чрезвычайной ситуации стоять на блокпостах внутри города и охранять объекты критической инфраструктуры вместо полиции и армии. Они все были довольно взрослые и не очень многословные, разве что жаловались, что им „слишком мало дают“ учебы, оружия и ресурсов.
Я уезжал из Мариуполя без ощущения, что совершаю какое-то предательство —
