Человек, который любил детей - Кристина Стед
– Фу-у-у! – вторили ему дети, тоже зажимая носы.
– Фу-у-у! – снова скривился Сэм и затем спросил: – Скажите, дети, разве вам со мной не весело? Так, – продолжал он, – мы должны по очереди следить за огнем всю ночь. Нельзя, чтобы он вырвался от нас, ведь мы живем в деревянном доме, хоть на вид он вовсе не деревянный. Кто хочет поудить рыбу?
– Папуся, кажется, дождь собирается, – заметил Малыш Сэм, морща нос. – Дождем пахнет.
Словно в подтверждение его слов раздалось тихое громыхание, возможно, где-то в северо-западной стороне. Воздух заколыхался, как занавеска.
– Рыба, конечно, там будет,– сказал Сэм,– но, пожалуй, мы опоздали. Поэтому идем спать. А Леди-Малютка первой будет нести караул до восьми ударов колокола[159]. Потом она разбудит Лулу, и та встанет на «собачью» вахту[160], потому что она задириста, как собака. После останутся еще две вахты. Первые два часа отстоит Малыш Сэм, вторые два – Сол, поскольку они ничего не могут делать «наполовину».
– А ты, папуся, когда будешь дежурить? – спросил Эрни.
– А я – начальник караула, – заявил Сэм. – Я не должен стоять вахту. У начальника много забот. Он не может делать все и сразу. – Сэм озорно улыбнулся детям. Однако Хенни, услышав, что дети будут дежурить у костра, прислала мужу гневную записку, и в итоге они составили новый график: каждый, включая Сэма, должен отдежурить два часа, поддерживая огонь, снимая пену, помешивая в котле и оставляя чашку чая для своего сменщика.
А ночь не дремала. Небо ворчало, недра стонали, деревья тяжело вздыхали, словно вся земля превратилась в деревянный корабль, который пытался удержаться на убийственных волнах штормового моря. Громовые раскаты усилились, звучали все ближе; небо раскалывали яркие вспышки молний, будто огненные шары летели на землю от самого преддверия рая. Потом небо и земля задрожали, слились воедино, напоминая гофрированный лист, который расчерчивали зигзаги молний. Побледневшие, трепещущие дети носились по двору как сумасшедшие. Они с пеленок были научены не бояться сил природы, но эта аномальная гроза вызывала удивление.
Хенни не могла заснуть. Она спустилась за младшим сыном, взяла его с собой наверх, легла вместе с ним в постель, держа на руках тяжелое тело спящего малыша, пока стало невмоготу, потом положила его на кровать рядом с собой. Из окна комнаты ей открывался привычный вид – безобразные покосившиеся крыши, кусочек каменистой улицы, корявый деревянный мост, бесцветная бурлящая вода, на которой плясали лодки. Где-то за пределами ее мира орал зычный голос, что-то трещало, громыхало листовое железо; каждые несколько минут небо – вдали и вблизи – озаряли огненные языки, вырывавшиеся из открытой топки. Порой создавалось впечатление, что на горизонте пылают семь огромных свечей, которые снесла крылом гигантская птица. Дождь бушевал, обрушиваясь на землю струями и потоками.
Хенни запахнула на себе халат, ринулась вниз и разъяренно забарабанила в комнату Сэма, спрашивая, неужели из-за проклятой большой рыбы детям не дозволено ночью поспать и они должны утопать в залитом водой дворе.
– Иди спать, – отозвался из-за двери Сэм.
– Я терпеть не могу рыбу, но если твой вонючий марлин нуждается в пригляде, я сама за ним присмотрю, нежели позволю, чтобы бедные дети страдали всю ночь из-за твоих идиотских прихотей!
– Возвращайся к себе! – крикнул Сэм. – Я сам присмотрю, раз уж ты все равно меня разбудила.
Ворча и всхлипывая, Хенни поплелась наверх, но когда увидела, что муж одетым вышел из своей комнаты, вернулась в постель. Взялась играть в карты, решив, что после Сэма следующие два часа дежурить будет она – вместо Сола, которого следовало разбудить, согласно составленному графику.
С неба, словно падающий пепел, с шипением лилась темнота, прорезаемая струйками огня, а потом внезапно раздавался взрыв. Хенни начала раскладывать свой знаменитый двойной пасьянс (из двух карточных колод). Первый раз выпали одни червы и бубны, но ни одну из карт переместить не получалось; второй расклад состоял из карт пиковой и трефовой масти, и опять-таки ни одну из них нельзя было переложить в какую-то другую стопку. Третий расклад – из карт смешанных мастей – на первый взгляд казался совсем безнадежным, но игра, как ни странно, пошла быстро, причем по воле случая, а не из-за того, что она плохо перетасовала колоды. И у Хенни, имевшей обыкновение жульничать в свою пользу, на этот раз возник соблазн перехитрить себя, сделать так, чтобы пасьянс не разложился по мастям. Однако через пять минут игра была окончена! Забыв про грозу и рыбу в котле, Хенни беспомощно смотрела на восемь карточных стопок, что лежали перед ней; каждую из них венчал король. Игра, в которую она играла всю свою жизнь, завершилась. Ей больше нечего делать, нечего раскладывать. Рассерженная, она снова взяла карты, старательно перемешала их и начала раскладывать по той же старой схеме, но, выложив девять карт, вдруг подумала, что, быть может, пройдет еще пятнадцать-двадцать лет, прежде чем что-то сложится, и ее затошнило от игры, от ее бесцельности и бессодержательности. Она быстро собрала в кучу карты, швырнула их в выдвижной ящик, затем встала и подошла к окну, глядя на вспученную желтую воду реки.
Когда разбуженный грозой Эрни встал и решил проверить, сменился ли дежурный у костра, мать сказала ему:
– Передай отцу, чтоб не будил Сола. Вместо него подежурю я. Заодно рассортирую одежду и повяжу там. – Ее сообщение должным образом было доставлено адресату.
Сэм воспринял решение жены как жалкую постыдную уступку, признание того, что ее интересует и варка марлина, и его плановая экономика.
– Ладно, – злорадно произнес он, – передай своей матери, если хочет – но только если хочет, – пусть подежурит у котла с двух до четырех, а потом ее сменит Сол.
– Не надо, папусик, не позволяй ей. Мама не выносит запаха рыбы.
– Гораций, много в мире есть того, что вашей философии не снилось[161], – рассмеялся Сэм. – Не переживай, сын. На то, чего не видит глаз, разевается рот. Быстрый умом любого плутня вокруг пальца обведет. Как бы громко я ни стучал, а в карман себе залезть не дам. Твоя мама, мой милый мальчик, лишь прикидывается, что ей безразличны наши дела. Из непонятного глупого женского упрямства она притворяется, что приносит себя в жертву, а в действительности ей хочется быть одной из нас. Неужели сам не видишь, Эрми? Учись разбираться в женщинах, сынок! Женщины – это проклятье, от них одни неприятности. Ими надо уметь управлять, так-то вот. Если мама хочет подежурить у котла, в котором варится
