Крысиха - Гюнтер Грасс
Но это и другие чудеса совершенно не волнуют мою рождественскую крысу. Богатство, которое по сей день основано на чудесах того времени, для нее ничтожно. Она могла бы прокричать Дарованное! и, заглядывая вперед, сказать: От него не останется даже и тени. Но она лишь беспокойно снует по подстилке из опилок и не проявляет никакого интереса к моему погружению в прошлое. Что бы ни было в ее черно-глянцевых глазах, они никогда не отражают Мальската.
Лишь когда я позже позволил Гензелю и Гретель бежать по мертвому лесу, а сбежавшие дети канцлера не захотели придерживаться моего киносценария, и, поскольку в лесу ничего не происходило, они перешли на сторону панков, при которых происходило больше событий, моя рождественская крыса теперь заговорила крысихой: Эти двое хороши. Со вчерашнего дня у них не осталось ни крошки. Только посмотри, что они при себе носят, с кем они нежны, в чьи уши они шепчут, чьи голые хвосты заставляют их хихикать и кого они оба любят, дабы быть всецело любимыми, к кому Гензель и Гретель относятся доверчиво…
И я увидел, что сбежавшие дети канцлера несли на себе двух крыс. Возможно, когда-то они были белыми лабораторными крысами. Но теперь одна из них окрашена в цинково-зеленый, другая – в фиолетовый; также ирокез Гензеля светился цинково-зеленым, а многочисленные тугие косы Гретель сияли фиолетовым. Казалось, будто дети стали единым целым со своим зверьем.
Хотя я пытался отправить их обоих обратно в мертвый лес и обойтись без какого-либо звериного компонента в моем киносценарии, на мораль которого им было наплевать. Со своими кричащими крысами они просто хотели быть кричащими панками среди панков. Все больше и больше втискивались в кадр, пока он не заполнился до краев: толпа. Все панки своенравно и вместе с тем единообразно были обвешаны металлоломом; теперь так же и Гензель с Гретель, так что они едва отличались от остальных. Навесные замки и чрезмерно большие булавки скрепляли их рвань. Я подсчитывал численность группы, и во сне крысиха помогала мне. Мы насчитали сто тридцать панков и столько же крыс.
Я должен, кричал я, рассказать нашему господину Мацерату, что Гензель и Гретель, поразительно похожие на сбежавших детей канцлера и его супруги, теперь аутентичные панки из числа тех, которые обитают в берлинском районе Кройцберг и корчат рожи миру, чтобы он пришел в ужас от их карикатур. Это отчаянная веселая толпа. С которой уже невозможно найти общий язык. Все они забились со своими крысами в одно из последних занятых ими зданий. Это задний корпус с окнами, заколоченными гвоздями.
Только посмотри, крысиха, кричал я: так характерно, что Гретель главная в этой группе и велит своему Гензелю и остальным делать то, что хочет она. Он говорит: Если они придут со своим тараном, мы пропали. Однако она отвечает: Если они нас выгонят, мы смоемся высоко в Гамельн и залезем на гору, как в те времена, когда всем было плохо так, как сейчас. И Гензель кричит: Поглядите на них, на этих обывал. До них не доходит, насколько они мертвы!
Тогда крысиха, которая мне снится, сказала: Дети кричали, но никто не хотел их слышать. Поэтому мы, крысиный народ, предусмотрительно сказали: Мы должны зарыться. Жаль людей. Особенно жаль панков, которые были с нами нежны.
Внезапно наш господин Мацерат проявляет интерес. Еще вчера равнодушный, сегодня он расположен к Гензелю и Гретель. Перед широкой настенной письменной доской меж фикусов он говорит: «Не считая леса, мне нравится их история. Ей необходимо придать остроту. Если мы решимся на производство, фильм мог бы начинаться примерно так: пока крысы повсеместно вылезают из своих нор, чтобы средь бела дня предстать перед общественностью, в разделенном городе Берлине все крысиные народы, проживающие отдельно по обе стороны стены, в один и тот же час тянутся по главным улицам; если по ту сторону они считают подходящей Франкфуртскую аллею, то здесь для них достаточно длинной является Курфюрстендамм, от Мемориальной церкви кайзера Вильгельма вверх до Халензе.
Таким образом они попадают в кадр. В обеих половинах города местами тотчас коллапсирует движение. Результат – массовое столкновение автомобилей. Из своих заклиненных автомобилей различных образцов испуганные пассажиры наблюдают, как неисчислимое множество крыс спешит прочь в обоих направлениях движения, минуя вынужденно простаивающие автомобили, будь то “вартбург” или “опель”, “татра” или “форд”. Никто, ни пешеход, ни водитель, не постигает более глубокого смысла этой необъявленной заранее демонстрации. То, что в восточной части города ощущается как неблагоприятное для социализма и потому умалчивается как позор, на западе претендует на кратковременную ценность сенсации. Вполголоса здесь, как и там, говорят: Они приходят с той стороны.
Но как только по тикеру бегут сообщения и подтверждают шествие крыс из всех стран – в Москве и Вашингтоне тоже! – и всеобщее сравнение времени доказывает, что род крыс вокруг всего земного шара выступал синхронно три дня подряд – и повсюду в полшестого дня, – когда никто более не осмеливается разглагольствовать о случайностях и даже ведущие политики не находят слов, подходящих, чтобы успокоить трясущееся от отвращения население своих государств, и поэтому молчат, молчат, скаля зубы, только когда поток отхлынул, можно прочесть комментарии, которые приближаются к смыслу всеобщего шествия крыс, хотя конечная цель крыс остается необдуманной.
Зоологи говорят о высокоразвитой системе предупреждения грызунов. Для исследователей поведения становится привычным термин “паническое расстройство”. Теологи призывают христианский мир серьезно воспринять предостерегающее указание Господа, явленное посредством самой низкой твари, и впредь искать силу единственно в вере. Необъяснимый феномен, говорят они. В фельетонах цитируются Откровение Иоанна Богослова, Нострадамус, Кафка, Камю и индийские Веды. Более не происходит ничего. Некоторые западноберлинские газеты подходят к этому делу как обычно. Они обвиняют кройцбергских панков: те своим помешательством на крысах пробудили зло. С тех пор как панков стали видеть слоняющимися с крысами, эта мелкая живность сделалась последним писком моды. Они больше не вызывают обычного отвращения. Теперь необходимо принимать жесткие, наконец-то жесткие решительные меры.
Лишь некоторые письма читателей, написанные детьми, говорят правду: Я думаю, что крысы боятся, потому что недостаточно боятся люди. – Я считаю, что, прежде чем всему наступит конец, крысы хотят попрощаться с нами, людьми. – Моя младшая сестра, которая видела по телевизору шествие крыс, говорит: сначала нас оставил Бог, а теперь удирают еще и крысы.
Но затем вновь становится важным другое: скачкообразно растущий курс доллара, волнения в Бангладеш, землетрясение в Турции, советские закупки пшеницы; о потоке крыс, так читается ретроспективно, миру приснился лишь дурной сон».
Во всяком случае так это видит наш господин Мацерат. Он вскакивает и, маленький ростом, становится перед огромной письменной доской среди своих фикусов. Он сыплет цифрами и приводит доказательства. В быстрой монтажной нарезке и на вводимой наплывом плоскости люфта он хочет прыгать из Токио в Стокгольм, из Сиднея в Монреаль, из Восточного Берлина в Западный и показать на своей видеокассете ужас прохожих, ввязавшихся в драку полицейских, применение водометов и огнеметов, пожары и хаос, панику в Сохо и мародерство в Рио, все, что произошло во время движения крыс.
Он говорит: «Снова и снова в гнетущих сценах видно обоих детей с их окрашенными в фиолетовый и цинково-зеленый животными: как они убегают, собираются толпой с другими детьми, занимают пустующий дом, подвергаются жестокому выселению, вновь убегают, выслеживаемые полицейскими и ищейками, преследуемые, загнанные, пока не находят убежище при крысах и после крысиного потока исчезают вместе с ними, надеемся, спасенные».
После некоторого
