Кризис чужого возраста - Маша Трауб

определенным образом заправить кровать – не делая загиб на покрывале, как заправляла мама. Непременно ровно. Я никому не разрешала пить из своей чашки и ложку с вилкой тоже складывала в другой ящик, не с остальными приборами. Дело было и в брезгливости, и в повышенной тревожности, наверное. Мне было страшно даже представить, что очередной мамин ученик – Стасик, чье лицо было изъедено шрамами после прыщей и пылало новыми, будет пить чай из моей чашки. Боялась заразиться от него прыщами и бог знает чем еще. Я всегда переставляла зубные щетки и пасту в нужные стаканчики и перевешивала туалетную бумагу, чтобы свободный край висел снаружи, а не у стенки. Без конца мыла полы на кухне – терпеть не могла грязный пол, после маминых учеников всегда заляпанный, засыпанный хлебными крошками. На кухонном столе неизменно стояли две хрустальные вазочки – подарок на юбилеи от коллектива школы. Одна с конфетами, другая с сушками, баранками или печеньем. Мамины ученики их сметали в диких количествах. Я терпеть не могла баранки, сушки, печенье и к конфетам всегда была равнодушна.

Перемыв посуду, я вышла на балкон, где мама устроила свой собственный ботанический сад. Это была ее гордость, радость, счастье. Только на балконе она находила отдушину. Только там, поливая цветы, что-то напевала. Это был ее мир. Она не любила, когда кто-то заходил на балкон. Если ей становилось плохо или она нервничала, уходила туда и протирала листья. Занималась цветами – пересаживала, возилась с подкормкой. Когда я вышла на балкон и увидела, что мамины цветы давно никто не поливал, а листья растений покрыты слоем пыли, позвонила брату.

– С ней что-то происходит, – сказала я и начала рассказывать про грязную посуду и цветы.

– Господи, ну что ты разводишь панику на пустом месте? Мама вышла на пенсию, перестала убирать, это нормально. Она же не такой маньяк чистоты, как ты! – ответил брат.

Да, я считалась маньяком чистоты и порядка. Но когда-то мама была такой же! Она обожала цветы и требовала, чтобы я протирала каждый листок, поливала каждый росток. Она, вы не поверите, провела на балкон елочную гирлянду, вычитав, что именно такой свет – неоновый, приглушенный, фиолетовый – хорошо влияет на цветы. У нас каждый день был Новый год. Родителям своих учеников мама тоже твердила – не дарите букеты, подарите цветок в горшке или росточек в стакане. Все знали, что Елена Ивановна терпеть не может срезанные цветы. Она не могла допустить, чтобы ее цветы покрылись пылью. Если бы случилось наводнение или землетрясение, мама бы первым делом начала спасать цветы. Если бы в квартире рванул газ и начался пожар, она бы принялась выносить цветочные горшки, а уж потом вспомнила про документы и, например, нас, детей.

– Дай ей время, – посоветовал брат.

Мама выглядела расстроенной, уставшей, но вполне нормальной. Я тогда провела с ней пять дней – как раз были школьные каникулы. Да, она больше не подскакивала в шесть утра, не делала прическу, не бежала на маникюр, как раньше. Но в остальном оставалась бодрой и активной. Ей без конца звонили и просили о частных уроках. Мама отвечала, что подумает. Пока ей требуется отдых. Возможно, куда-то уедет.

Она никуда не уехала и не вернулась к репетиторству. Говорила, что все прекрасно, наслаждается свободным временем.

Еще раз я приехала после того, как уволили директора школы, Наталью Ивановну. Ту, которая казалась бессменной, вечной. Она, как и моя мама, ходила по школе, цокая каблуками. Всегда с идеальной прической и маникюром. Ее вынудили уйти на пенсию. Ходили слухи, что в школу не приняли девочку, отец которой оказался крупным чиновником. Девочку в результате приняли, а Наталью Ивановну, ставившую препоны, «ушли». Давно пора – семьдесят четыре как-никак. Назначили новую молодую директрису, слепо подчиняющуюся спущенным сверху правилам, нормативам и требованиям. Представить себе Наталью Ивановну, послушно кивающую любым распоряжениям, никто бы не смог. Она, если требовалось, могла пойти и против системы. Наша школа не просто так оставалась образцово-показательной. Мы боялись Наталью Ивановну, у которой были свои глаза и уши в туалетах, на заднем дворе школы. За любые проступки – курение в туалете, спиртные напитки – она сразу же вызывала родителей в школу и ставила вопрос об отчислении ребенка. Мы ходили с резинками, намотанными на руку, – если слышали каблуки Натальи Ивановны, тут же делали хвостики, косички – директриса не терпела распущенных волос.

Она была легендой. Даже старшеклассницы замечали, что Наталья Ивановна не стареет с годами. Явно владеет какой-то магией. Возможно, пьет кровь детей. Наталья Ивановна несколько десятков лет оставалась символом школы. Она выходила на любую сцену, на любой конкурс, представляя учеников, и ей не требовалось называть номер учреждения – все знали, что ее школа станет победителем.

И никто тогда не понял, почему ее вдруг «ушли». Никто бы не посмел. Но – посмели. Молодые родители, ничего не знающие ни про основание школы, ни про достижения, ни про Наталью Ивановну. Они просто хотели, чтобы их дочь училась в престижной школе. Девочка завалила все экзамены. В нашей школе учились дети многих чиновников, но все поступали честно. Наталья Ивановна была принципиальна и неподкупна. Но в этом случае ее связи в высших кругах системы просвещения не сработали. Пришло новое поколение. Те, кому прежние заслуги оказались не важны. А нужно здесь и сейчас. Зачислить ребенка в лучшую школу, даже если для этого потребуется уволить директора. Основания? Господи, да всегда найдутся!

Наталью Ивановну торжественно отправили на заслуженную пенсию, чтобы не раздувать скандал. Устроили проводы, преподнесли вазу. Наталья Ивановна ушла, не попрощавшись, даже отказавшись сказать что-то в микрофон.

Она вдруг стала пожилой женщиной, с накладным пучком, на месте которого когда-то была копна волос. Очень уставшая и очень несчастная. Никто, кроме моей мамы, ближайшей подруги Натальи Ивановны, не знал, что в те же дни умер ее внук. Самый любимый, оказавшийся слабым. Несколько раз его клали в больницу, прокапывали, буквально возвращая к жизни, но ничего не помогало. Наталья Ивановна держала школу в ежовых рукавицах ради внука, с которым не смогли справиться родители. Ради себя, бабушки, не заметившей первых признаков, – внук учился в этой же школе и приходил на уроки в неадекватном состоянии. Наталья Ивановна устала бороться, поэтому согласилась сразу на все – увольнение, торжественные проводы. Она называла их «отпеванием». Ее больше ничто не держало. Даже ближайшая подруга, моя мама, сдалась. Уволилась. Так ради чего еще остается биться?

Сразу после торжественного