Крысиха - Гюнтер Грасс
Тут она оборвала себя – Это ни к чему не приводит! – и сказала своему девятихвостому помету: Были ведь не только поляки и немцы. Столь же смертоносным было происходившее во времена человечества между сербами и хорватами, англичанами и ирландцами, турками и курдами, черными и черными, желтыми и желтыми, христианами и иудеями, иудеями и арабами, христианами и христианами, индейцами и эскимосами. Они резали и закалывали друг друга, брали измором и истребляли. Все это сначала зародилось в их головах. А поскольку человек придумал свой конец и затем осуществил его, как было запланировано, человеческого больше не существует. Возможно, люди просто хотели доказать самим себе, что они способны дойти до крайнего предела не только в мыслях. Признаем: убедительное доказательство! Но возможно также, что люди позволили атрофироваться той другой способности, которая испокон веков была присуща нам, крысам, – воле к жизни. Одним словом, им это больше было не по вкусу. Они сдались и, несмотря на ненависть и ссоры, были едины, кончая с собой. До миншер нифтерен последень! кричала она.
Я молчал после такой исчерпывающей речи, и ее помет тоже больше не задавал вопросов, но жил, практикуя библейскую заповедь Плодитесь! Много беспокойства и всегда по-разному расположенные хвосты. Как быстро из крыс появились крысята, которые вновь родили крысят в своем гнезде. Но поскольку они столь самозабвенно заботились о своем размножении, моему сну удалось отыскать иные образы: он был на коротком расстоянии от бегущих по мертвому лесу детей, затем он рылся в богатом медузами море, будоражил страх перед двором для игр, плотскими заботами, пока, наконец, не поймал себе художника Мальската, который, однако, не писал готические фрески высоко на подмостках быстрой кистью, а вместе с нашим господином Мацератом уплетал в любекском кафе «Нидереггер» марципановые пирожные кусочек за кусочком. В моем сне эти двое прекрасно ладили. Они смеялись, обменивались опытом и болтали о своей жизни в пятидесятые годы.
Жила-была страна, звалась она Германия.
Красивая была, холмистая и равнинная,
и не знала, куда себя деть.
И вот затеяла она войну, потому что хотела быть
повсюду в мире, и стала от этого маленькой.
Тогда взбрела ей в голову идея, которая носила сапоги,
в сапогах отправилась на войну, чтобы мир повидать,
с войны вернулась, притворилась невинной и молчала,
словно носила войлочные тапочки,
словно и не видела за границей ничего дурного.
Но, прочитанная задом наперед, идея в сапогах
могла быть опознана как преступление: столько погибших.
И вот страну, что звалась Германия, разделили.
Теперь она называлась двумя именами и знала, что
какой бы красивой, холмистой и равнинной она ни была,
все равно непонятно, куда себя деть.
Немного подумав, она предложила для третьей войны
обе свои стороны.
С тех пор ни слова о смерти, мир на Земле.
Жил-был один художник, который должен был прославиться как фальсификатор. И уже, едва начавшись, история не соответствует истине, ведь он никогда не подделывал, а рисовал, одинаково владея правой и левой рукой, поистине готически. Кто этому не верит, тому не поможет никакая экспертиза.
Наш художник родился в 1913 году в восточнопрусском городе Кёнигсберге на реке Прегель. Будучи сыном антиквара, он вырос среди потемневших картин, написанных маслом, и сияющих старым золотом мадонн, в окружении подлинных и поддельных предметов, под слоями лака, всегда рядом с древоточцем, в пыли среди ветоши. Он наблюдал за своим отцом, который умел тайком состарить вотивные картины и картиночки малых голландских мастеров. После окончания народной школы он поступил в ученики к художнику-любителю, обучился тому, чему мог обучиться, и в свободное после работы время копировал северогерманские алтарные картины четырнадцатого века. Столь рано ученик нашел удовольствие в готической боли и готическом очаровании.
Семья Мальскат – так звали отца нашего художника – жила в кёнигсбергском Флинзенвинкеле.
Река Прегель впадала в Свежий залив, который у Пиллау соединялся с Балтийским морем. Сегодня Кёнигсберг называется Калининградом, да и река имеет другое название. Флинзенвинкеля больше не существует. Остались лишь становящиеся все более хрупкими воспоминания, а также книги, напрасно написанные философом Иммануилом Кантом, который всю жизнь прожил в Кёнигсберге, и вкусные блюда, названные в честь города – например, клопсы в кисло-сладком соусе с каперсами, – и восточнопрусские фамилии, такие как Курбьюн, Адромайт, Маргулл, Толкмит и Мальскат. Эти фамилии имеют прусское происхождение. Неизменные, они получены от пруссаков, которые были истреблены, чтобы появилась Пруссия; вот почему об этом следует сказать здесь, прежде чем говорить о подделках и, наконец, о процессе над фальсификатором картин: имя Мальскат подлинное.
Недолго проучившись в школе прикладных искусств, где его не научили ничему новому в вопросах готики, Лотар Мальскат отправился странствовать с кожаным ранцем. Он шел пешком в брюках гольф и сандалиях, дошел, говорят, до Италии и узнал, что за горами – горы, а возможности немногочисленны. Он был одним из многих странствующих ремесленников и бродяг, которые в середине тридцатых годов попрошайничали, ремонтировали конюшни здесь, выбивали ковры там, редко наедались вдосталь и были в пути без постоянного адреса, когда в Берлине, а затем и во всей Германии творилась история; Мальскат был невысокого мнения об этом.
Тем не менее его час в имперской столице пробил. В поисках работы он встретил в Берлине-Лихтерфельде Эрнста Фея, профессора искусств, известного как реставратор. В обмен на теплый суп и карманные деньги ему разрешили красить садовый забор – деятельность, которая позволяла ему отвлечься от вереницы мыслей: личико, миловидное, сводящее с ума, то печальное, то задорное, стало образом, который оставался осязаемым даже по окончании рабочего дня и первого слоя краски на садовой ограде; Мальскат часто ходил в кино, где впервые увидел популярную актрису Ханси Кнотек в фильме «Замок Губертуса», потом еще и еще, пока она таким образом столь крепко и стилеформирующе не запечатлелась в нем, что ее последующее влияние на готические фрески в северогерманских кирпичных церквях никого не должно удивлять. Во всяком случае, реставратор тотчас распознал особое дарование маляра. Быть может, уленшпигельский нос Мальската, провидческий изгиб его бровей и безропотная, если не одухотворенная, самоотдача каждой отдельной планке забора также стали определяющими для профессора искусств.
Весной тридцать шестого года ему разрешили поехать в Шлезвиг на Шлее в соломенно-желтом двухместном спортивном автомобиле марки DKW с сыном Фея, которого звали Дитрихом и который очаровывал всех своими длинными ресницами и узким продолговатым черепом. Это город, в честь которого названа земля между Северным и Балтийским морями. Там, в кафедральном соборе, их обоих ждала работа.
У красавца Дитриха, который умел производить хорошее впечатление повсюду в соборном городе, но особенно – в музыкальной комнате пастората, из-за чего вокруг него вскоре собрался кружок из пасторских дочерей, Мальскат – его по-прежнему занимали фильмы с Ханси Кнотек, игравшей главные и второстепенные роли, – научился лишь одному трюку: замешивать тот особый цвет, красно-бурый, который годился для контуров в крестовой галерее. Но он научился совершенно самостоятельно разом окрашивать старое и состаривать свеженарисованное с помощью черепка и щетки из стальной проволоки. Остальное доделывал припылочный мешок, наполненный измельченным известковым раствором.
Мальскат должен был писать быстро, потому что едва красно-бурые контуры успевали высохнуть на отделке панелей клуатра, как им приходилось доказывать свое готическое происхождение. Воодушевленный различимыми остатками первоначальной картины, он сумел создать завершенную, захватывающе сдержанную, смелую – в общих чертах, поразительную – в деталях контурную живопись на девяти из десяти панелей; последняя панель на западе осталась пустой.
Он написал Трех царей и Поклонение, Иоанна Крестителя и Избиение младенцев, Бегство в Египет, Поцелуй Иуды, Бичевание и все остальное, что делает крестовую галерею завершенной. Каждую готическую арочную панель он завершил в самом
