Парадизо - Франческа Сканакапра

Откуда ни возьмись появилась длинная деревянная линейка. Я не почувствовала боль ни от первого удара, ни от второго, ни от третьего. Я слышала лишь свист линейки в воздухе и треск, с которым она хлестала мои обнаженные ноги. В ушах шумело, спину сводило. На миг возникло ощущение, будто я снова наелась терна.

Когда я очнулась, надо мной возвышался маэстро Виргола и орал, чтобы немедля открыла глаза. Я не сразу сообразила, что потеряла сознание, а потом ноги обожгла раздирающая боль. Маэстро Виргола замолчал, и в классе воцарилась звенящая тишина.

– Встань, девочка! Иди умойся! Живо! Остальные, продолжайте работать.

Его послушались все, кроме Мираколино, который вылетел из класса с такой стремительностью, что снес с парт несколько тетрадей.

– Вернись, ты!.. – заорал маэстро Виргола, но Мираколино уже выбежал из школы.

По-прежнему в оцепенелом состоянии я заковыляла в уборную. В глазах рябило от вспыхивающих пятен света, на виске наливалась, пульсируя болью, шишка, на ощупь похожая на яйцо, – наверное, падая, я ударилась об угол парты. На ногах багровели следы от линейки. По голеням змеились ручейки крови.

Я так боялась вернуться в класс, что, стараясь не обращать внимания на боль, на мельтешение в глазах, побрела прочь из школы. Я понимала, что, сбежав, сделаю только хуже, но мне хотелось лишь одного – очутиться дома.

Я успела добраться до маленького садика за церковью, когда накатила дурнота. Я забилась под тот же самый лавровый куст, под которым мы с Ритой уснули два дня назад, и заплакала. Пустая банка из-под терна так и валялась под кустом.

Если бы я вовремя услышала Иммаколату, то спряталась бы, но мои всхлипы заглушили ее шаги. Она внезапно возникла прямо передо мной.

– Грациэлла? Почему ты плачешь?

Говорить я не могла.

– Боже всемогущий, да что с твоей головой?! – Иммаколата осенила себя крестом. – Ты упала, да, деточка?

Тут Иммаколата увидела перевязанные колени, следы от ударов линейкой и снова перекрестилась. Она нагнулась, насколько позволяло тучное тело, протянула мне руку и помогла подняться.

– Пойдем со мной, – мягко сказала старушка. – Пойдем-ка внутрь, приведем тебя в порядок, угостимся вкусным кексом.

Поддерживая и бормоча ласковые увещевания, Иммаколата повела меня в дом дона Амброджио. На кухне она быстро соорудила холодный компресс и приложила к шишке на виске, не переставая охать и причитать. От холода я вздрогнула.

– Ну-ну, тише-тише, – кудахтала она. – Знаю, приятного мало, но холод хорошо помогает от синяков и шишек. Так, давай-ка я посмотрю твои ноги.

Иммаколата начала разматывать полоски скатерти, которыми я обмотала колени. Натруженные руки были в узорах старческих пятен и следов от давних ожогов, но пальцы ее работали на диво проворно.

– Ты молилась, деточка? – спросила Иммаколата, наконец сняв все повязки. – Кажется, ты на коленях совершила целое паломничество до Лурда и обратно.

Внимательно осмотрев мои ноги, Иммаколата надула красные щеки.

– Ты ведь не сама упала, так, деточка? – участливо спросила она. – Деточка, расскажи, что с тобой стряслось. Кто так тебя?

Каким-то образом из моих всхлипов Иммаколата поняла, что избил меня маэстро Виргола.

– Он бьет детей?! – потрясенно спросила Иммаколата.

Я кивнула.

– Но линейкой не всех.

– Так почему он наказал тебя строже, чем остальных?

– Потому что я вела себя очень, очень плохо. – Я снова разрыдалась.

– Очень плохо? Что же ты могла натворить такого, чтобы заслужить столь строгое наказание?

Я рассказала ей, как хотела прогулять экзамен, про испорченный терн, табернакль и статую. Когда рассказ добрался до испоганенной исповедальни, Иммаколата меня перебила:

– Не было такого! – Смерив меня внимательным взглядом, Иммаколата взяла чистый бинт и принялась перевязывать мои раны. – Не ври мне! – предупредила она. – Я старуха, которая чует вранье за милю, а от твоей истории так и разит враньем. Я еще могу поверить, что ты сломала святого Эгидия. – Тут Иммаколата снова перекрестилась. – Могла бы я поверить и в то, что защелку на табернакле сломала ты. Допустим. Но могу сказать с полной уверенностью, что в исповедальне помочилась не ты. Видишь ли, это я подняла тревогу. Я пришла в церковь, чтобы поставить свежие цветы, и, пройдя мимо исповедальни, сразу почуяла неладное. Сперва подумала, что туда забралась кошка. Но когда посмотрела, поняла, что кошка тут точно ни при чем. И ты тоже. Знаешь, как я это поняла?

Я покачала головой и уставилась себе на ноги.

– Я скажу тебе как. Тот, кто помочился в исповедальне, целился в стены. Старался попасть повыше. От струи аж лак на стене струпьями пошел. Но ты маленькая девочка, и высоко на стены мочиться не можешь.

Мое положение сделалось совсем тревожным.

– Так кто же это сделал? Я знаю, что ты знаешь. И ты должна сказать мне! – Иммаколата шумно втянула в себя воздух.

«Неужели она и вправду чует ложь?» – подумала я.

И я призналась, что в этой истории замешаны Пьетро и Паоло, хотя о том, что причина в дзии Мине, умолчала.

– Я так и знала! От тех мальчишек одни беды. Шпана сущая, а ничто не бесит меня больше, чем эта мелкая шпана! – Иммаколата снова перекрестилась.

Я рассказала ей правду, но не всю, потому что всю правду рассказывать было нельзя. Тем не менее Иммаколате, похоже, хватило услышанного. Я от души на это понадеялась.

Иммаколата отрезала мне огромный кусок кекса, в котором было столько изюма, сколько я в жизни не видела, и стала перевязывать раны дальше. Бинта она накрутила столько, что ноги у меня совсем не гнулись. Раны были только на бедрах и коленях, но Иммаколата перебинтовала обе ноги от лодыжек до ляжек, превратив их в жесткие столбы. Голову она мне тоже перебинтовала. Наверное, я стала немного похожа на мумию.

– Ну, могу обещать, что неприятностей у тебя не будет, но ты должна объяснить мне кое-что еще. Когда ты вчера приходила сюда со своим зверем-учителем, что сказал тебе дон Амброджио?

– Обдумать все, что я ему сказала, а как обдумаю, прийти сюда снова.

Иммаколата зло заворчала, перекрестилась, а потом как закричит:

– Дон Амброджио!

Священник появился поразительно быстро, словно привык к таким окликам и знал, что терпение его внушительной экономки лучше не испытывать.

– Дон Амброджио! Я ведь говорила вам, что в церкви были мальчишки, и почему мне известно, что в церкви были мальчишки, тоже говорила. Вы и сами видели, что следы в исповедальне остались высоко на стене. И я даже говорила вам, кого подозреваю.

– В самом деле говорили, – отозвался священник.

Он недоуменно смотрел на меня, очевидно пытаясь понять, почему я у него на кухне и вся перебинтована.

Только Иммаколата