Эхо наших жизней - Фейт Гарднер
Итак, когда мы встречаемся в первый раз после месяца переписки, то идем в местечко около станции ССЗЗ, где делают тако. Это крошечное помещение с разноцветными флагами, украшающими его снаружи. Пахнет довольно вкусно, но я замечаю, что в меню пугающе часто упоминается «текстурированный соевый белок», а сыра нет вовсе. Я несколько раз перелистываю меню, прежде чем до меня доходит.
– Майкл, – говорю я. – Кажется, это веганское место.
– Ага, тут круто. Я веган – все нормально?
– Конечно.
Веганская мексиканская еда никогда не бывает нормальной, но я не собираюсь спорить. Я заказываю пару такито, а потом он говорит кассиру: «Мы вместе», заказывает тамале и расплачивается за нашу еду.
«Мы вместе? – думаю я, прикусывая губу. – О нет».
Мы садимся за столик.
– Я подумал, что раз уж я собираюсь разочаровать тебя веганской мексиканской едой, то могу и заплатить за нее, – говорит он.
– Я выгляжу настолько разочарованной?
– Выражение лица Бетти стоит тысячи слов.
Я гримасничаю и улыбаюсь:
– Прости.
– Забей.
Теперь я, по крайней мере, чувствую облегчение, что он заплатил за мою еду не потому, что это свидание. Потому что это совершенно точно не свидание.
– Так… и почему ты веган? – спрашиваю я.
– Неизбежный вопрос, – говорит он, кладя бумажник на стол, который так сильно обклеен скотчем, что я даже не могу определить, что за ткань под ним. – Ну… во‐первых, конечно, «отвратительно и жестоко есть животных, выращенных на фабриках».
– Ну да, – соглашаюсь я, потому что, в общем-то, он прав.
– Но потом у моей мамы начались проблемы со здоровьем, а почти все время готовлю я, и я вроде как заставил нас всех перейти на веганскую диету, потому что не хочу, чтобы она умерла. Мне типа нравится, что она рядом, понимаешь?
– А что у нее со здоровьем?
– Так много всего, что и не перечислишь.
Молчание затягивается, и я понимаю, что он не хочет рассказывать подробности и, возможно, мне стоило придержать язык.
– Стать веганом не так сложно, как ты думаешь, – говорит он. – Да и миру от этого больше пользы. Изменение климата и прочая фигня.
– Да, наверное.
В голове невольно проскальзывает мысль: как же странно, что Майкл так озабочен своим углеродным следом, что не тронет пальцем и курицу, а в то же время его брат – массовый стрелок. То есть террорист. Я улыбаюсь Майклу, делая вид, что все в порядке, что я не думаю об оружии, мертвых братьях и травмированных сестрах. Он улыбается в ответ, и мне интересно, что скрывается за его улыбкой.
Такито жирные и хрустящие. На вкус и близко не похожи на мясо, да и здоровой пищей их не назовешь, но в целом ничего. Мы едим молча, и атмосфера как будто становится все плотнее над нашим столом, словно невидимое облако ворвалось в помещение вместе с толпой, пришедшей пообедать, и впитало всю радость от встречи. Я гадаю, насколько неловкой является эта тишина и похоже ли это на плохое свидание. Что за мысли в его голове, какие чувства в сердце? Мы переписывались и шутили, но в этот момент я понимаю, как мало о нем на самом деле знаю.
Вернувшись домой, я решаю, что я противный, насквозь фальшивый человек, раз пошла на эту дружескую встречу с Майклом. Но тут я слышу, что Джой в соседней комнате смотрит фильм ужасов, который мы видели столько раз, что я узнаю его по саундтреку сквозь стену. Суббота, а она в полном одиночестве пересматривает «Психо». И я думаю: нет, все нормально, потому что сегодняшняя встреча была разведкой. Я собирала информацию, как журналистка, ведущая расследование. Чем больше я узнаю о Майкле, чем больше сближаюсь с ним, тем больше, возможно, узнаю о Джошуа, и в конце концов я составлю список признаков убийцы – перечень причин, почему это произошло, перечень отличительных черт, симптомов и обстоятельств, по которым стоит избегать кого-то. И тогда я смогу рассказать Джой, почему именно это случилось, и мы больше не допустим повторения подобного с нами.
После выпуска в июне, начала стажировки и, как мне казалось, новой блистательной жизни я купила себе дневник. Я надеялась, что буду писать о чем-то, кроме рекламок сарафанов в цветочек и ситцевых комбинезонах. Писать о новой жизни. Я думала, что это начало моей истории – как взрослого человека с серьезной стажировкой, – или, по крайней мере, забрезжила такая надежда. Вместо этого в дневнике всего одна запись, сделанная моим до неловкости убористым, кривым почерком.
1 июля. Сегодня мой первый день в «Ретрофите», я еду в метро как взрослая, одетая в юбку-карандаш. Вчера сделала укладку и маникюр. Хочу, чтобы все прошло идеально!
А потом огромная размазанная клякса, потому что моя ручка потекла. Это единственная запись. Мне кажется, что она о многом говорит.
Сегодня я снова открываю дневник и перечитываю эту запись – полную надежд, испачканную чернилами запись. Я размышляю обо всем, что произошло за эти короткие четыре месяца. Я вырываю страницу и скомкиваю. Я бросаю ее в свою крошечную мусорную корзину. Потом встаю, вытаскиваю комок и несу его к мусорной корзине на кухне. Я останавливаюсь у двери Джой, слышу негромкий гул киношного диалога, а затем возвращаюсь в свою комнату.
Мой дневник теперь свежий и чистый, полный ярко-белых листов. Чистый лист. Свежее начало. Я записываю то, что знаю о Майкле.
Он играет на барабанах и учится гитаре.
Он ненавидит школу и имеет проблемы с концентрацией, но время от времени выдает всякие умные словечки, вроде «сизифов труд» или «глубокое просветление», или случайный исторический факт, который меня впечатляет.
Он коллекционирует пластинки и сет-листы с концертов.
Он фотографирует нелепые граффити, например слово «лебеда», нарисованное аэрозольной краской на закрытом Pizza Hut, или слово «кек», написанное красивым курсивом на стене магазина на углу в нашем районе.
У него очень маленькая щербинка между зубами, которую наверняка бы многие не заметили, но, поскольку он постоянно улыбается, ее трудно игнорировать.
Он редко проверяет свои соцсети.
Его отец действительно живет в Орегоне в коммуне и время от времени присылает ему открытки, сделанные из какой-то натуральной бумаги, которую можно посадить в землю и вырастить из нее полевые цветы.
Его мама больна.
Его
