Эхо наших жизней - Фейт Гарднер
Невозможно точно определить, когда и как зарождается дружба. В школе, где я сидела рядом с Майклом и делила с ним одно пространство, не обмолвившись и словом? Или это было в Amoeba, когда я взяла флаер на его выступление и осмелилась посмотреть в глаза? Или же это было в ту ночь, когда он играл и мы впервые поболтали? Я не знаю, когда человека официально можно назвать другом, но недели сменяют друг друга, осень вступает в свои права, и мы переписываемся настолько часто, что если я не получаю от него ответа в течение нескольких дней, то начинаю волноваться. Я до сих пор не узнала ничего, что позволило бы мне понять его брата (это не совсем та тема, которую поднимаешь в переписке), но я как будто случайно стала его другом. Мы ни разу не встречались после концерта. В основном наши разговоры сводятся к тому, что он рекомендует мне музыку, или я жалуюсь на свою стажировку, или мы смеемся над абсурдной жизнью в районе Залива. Он присылает мне фотографию человека, одетого как свинья, на прокатном скутере, а я ему – фотографию церковной вывески с надписью «У ИИСУСА БЫЛО ДВА ОТЦА, И ОН ВЫРОС ПРЕКРАСНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ».
На Хэллоуин он приглашает меня на домашний концерт Dr. Crusher, но я отказываюсь, потому что Джой в костюме ведьмы планирует дома раздавать детям конфеты. Джой, которая в подростковом возрасте праздновала Хэллоуин с рвением пятилетнего ребенка в Рождество, которая кутила всю ночь напролет. Которая еще год-два назад была бы той, кто пошел на этот концерт. Теперь она раздает детям шоколадки с арахисовой пастой и делает вид, что ей весело. В перерывах между звонками в дверь мы краем глаза смотрим плохой и старый хэллоуинский фильм про подростков, которых режет ножом какой-то чувак в маске. Она сжимает мою руку и кричит на страшных моментах. Я сижу, смеюсь, радуюсь ее близости и печалюсь по той же причине. Она без конца проверяет свой телефон – бросает на него взгляд и тут же разочарованно гасит экран.
Лекс снова в пути. В Европу. Он нечасто выходит на связь.
– Разница во времени, – говорит Джой.
Точно. Наверняка это она.
Странно, что именно я начинаю притворно зевать и ищу отмазку, чтобы пойти спать, а не моя сестра, которая большими глазами смотрит на меня, уже готовая включить сиквел слэшера на экране.
– В этом фильме вернется его сын! – говорит она. – Здесь уже следующее поколение вляпается в дерьмо. Мы могли бы заказать пупусы.
– Джой, мне с утра на работу, – говорю я, вставая и потягиваясь. – У нас собрание по весенней коллекции.
– О, весенняя коллекция, круто, и что там будет? – спрашивает она.
Она говорит так искренне, что я чувствую сарказм, но потом я вижу ее влажное, воодушевленное лицо и большие глаза. Она широко улыбается, а ее губы накрашены не для кого-то, а для меня. Мое сердце немного болит от ее счастливого вида. Я скучаю по ее вредности. Я скучаю по тому, как ее не бывало дома. Кажется странным скучать по таким вещам. И все же они были ее частью. Этот же человек, который может радоваться таким унылым вещам, не тот, кого я знала раньше.
– Это просто глупое обсуждение того, что мы будем делать дальше, – говорю я. – Будем сидеть там и пытаться выдумать, как заставить людей радоваться тому, что они тратят на нашу продукцию деньги.
Эти слова вдруг ощущаются такими тяжелыми, будто обухом по голове. Очевидно, что я сильно изменилась.
Но тревожнее всего становится, когда прибывает папина посылка на день рождения Джой – конечно же, с опозданием почти на месяц. Это уже превратилось в нашу шутку: каждый год он присылает посылки с рандомными вещами, которые нам не нужны и которые демонстрируют, насколько мало он о нас знает. Они приходят так поздно, что к тому времени мы уже забываем про день рождения. Однажды он прислал мне пару старых сабо не моего размера и деревянную куклу ручной работы без руки. В другой раз я получила несколько просроченных шведских конфет и пластиковую упаковку с мылом, маской для глаз и мочалкой, явно из гостиничного номера. С годами мы научились смеяться над этим, потому что в противном случае тот факт, что наш отец едва нас знает или забывает о наших днях рождения, наверняка заставил бы нас плакать.
В этом году папа прислал Джой запыленную свечу с золотой надписью «Расслабься», книгу по самопомощи под названием «Хахаффирмации: шутки для пробудившихся» и набор для макраме. Я ожидаю какого-нибудь язвительного комментария, но Джой восклицает: «Как мило с его стороны!» К концу дня свеча уже наполовину сгорела, Джой закончила вязать салфетку из набора и процитировала мне анекдот из своей книги о том, что сказал Будда продавцу хот-догов.
– И что он сказал? – спрашиваю я.
– Я буду одно со всем, – говорит она и усмехается.
Я киваю с улыбкой, думая про себя: «Ну, вот и все. Я больше не могу притворяться, что Джой в норме». Наверное, нижняя граница у каждого разная, но полагаю, для нее это смеяться над тупой шуткой и вязать салфетки.
Я беспокоюсь о Джой и не могу поговорить об этом дома. У нас слишком тонкие стены, а Джой всегда рядом. Кроме того, мама занята каким-то бойкотом, который устраивает МЗБО, так что я почти ее не вижу. До сих пор я не сказала ни единой душе о том, что моя сестра перестала ходить на работу, а мама и не спрашивала. В последнее время все чаще всплывают слова «в следующем семестре» – это туманная фраза со множеством возможностей, которой обмениваются Джой и мама. В следующем семестре она пересдаст те предметы, которые забросила, или в следующем семестре она начнет искать университет, или в следующем семестре она может уйти в академ и выйти на полную ставку работать. Я слышу эти разговоры из своей комнаты, и они звучат так омерзительно обыденно, что я всякий раз закрываю дверь.
После инцидента с салфеткой мы с мамой встречаемся как-то вечером в центре Окленда, чтобы поесть пиццы после работы. Она все еще в костюме, и, пока она рассказывает об опасностях глушителей, я обращаю внимание на то, что на
