Крысиха - Гюнтер Грасс
Так горевала крысиха. Пока же она тосковала по нам, наш конец состоялся безвозвратно. Тем не менее я все опровергал, пришел к ней с настоящими фактами. Как будто сон удалось бы этим отогнать, я прокричал мое Нетнетнет! Я взывал к Третьей программе: Скоро мы услышим обзор печати. Скоро другое станет действительным. Я говорил: В скором времени появится неэтилированный бензин. Я уверял: Вопрос голода разрешится сам по себе. Я рассказал ей о ближайшем саммите по вопросам экономики, который обязательно должен состояться, об усилиях по установлению мира в Стокгольме и где еще, даже о папе римском и прежде всего о его запланированной поездке. Можно снова надеяться, надеяться при всем скептицизме, кричал я, не желая верить в происходящее. Послушай, крысиха! я решил, что сегодня посажу дерево.
Затем она заговорила со мной как с ребенком: Все хорошо. Продолжай. Мечтай, дружочек, о чем еще ты можешь думать, женщины, сколько тебе пойдет на пользу, мальскатская готика, золотые дукаты твоего господина Мацерата. Нам нравятся твои увертки. Наше знание не должно тебя заботить. Притворись, будто человеческий род все еще здесь. Просто верь, что вы существуете: многочисленные и старательные. У тебя есть планы. Ты хочешь спасти лес. Пусть он исцелится, пусть отплывет исследовательское судно, пусть женщины, которые так любы тебе, пересчитают всех медуз и мальков сельди в Балтийском море, пусть художник беспрестанно рисует индюков и мадонн на извести, а ваш горбатый человечек наконец-то приступит к своему путешествию в Польшу, иначе срок его визы может истечь.
Ах да, сказала крысиха, перед тем как она ускользнула, и слушай, как будто новости все еще есть, свою Третью программу…
Его надо было отговорить. Ему следовало отправить телеграмму: «К сожалению, не приеду, заболел». Возможно, воспалилась простата. Его бабушка отнеслась бы с пониманием. Добрая Анна Коляйчек всегда все понимала.
На самом деле не следует ждать, что он отправится в это путешествие, то есть в путешествие обратно. Слишком многое из прошлого могло прийти в движение, взволновать его и напугать. Внезапно, оторванный от своего административного этажа, слишком широкого стола, фикусов, он вновь обрел бы прошлое, происхождение, запах кашубского хлева.
Его следует щадить, поскольку стоит только кому-нибудь спросить о его детстве, как наш господин Мацерат примется увертываться с помощью уютных придаточных предложений. Он упоминает падение с лестницы в подвал лишь вскользь и называет свой рост в тот период «сдержанным» или «нерешительным», словно ранние годы его жизни и поныне причиняют ему страдание. Он не отрицает общеизвестных фактов своей биографии, связанных с жизнью в данцигском пригороде Лангфуре, прогулками по Старому городу и кашубским окрестностям, но при этом он не желает подтверждать отдельные эпизоды, такие как его участие в защите Польской почты или фокусы со стеклом, которые он якобы проделывал на Ярусной башне. Он не сообщает свой номер на трибуне, равно как и о кратковременных гастролях на Атлантическом валу, ограничиваясь лишь общим замечанием: «Мое детство и юность не были лишены примечательных событий». Или он говорит: «Не следует особо верить всему, что там написано, хотя мои ранние годы были более примечательными, чем представляют себе некоторые писаки».
Наш господин Мацерат предпочитает молчать, и его ротик растягивается в улыбке. На настойчивые вопросы он отвечает резко: «Давайте оставим мое детство под замком. Поговорим о том, какая будет погода завтра. Обещают дождь, ужасно!»
Поэтому я говорю: ему не следует путешествовать. Пути назад нет. Это может стать путешествием без возвращения. С его простатой нельзя шутить, она уязвима, раздражительна. Здесь это ничего не значит: ему не хватает его окружения! Успешный предприниматель может существовать и без происхождения. Дюссельдорф предлагает достаточно примеров. Когда я вчера навестил его в Оберкасселе, чтобы попрощаться, и, несмотря на пустоту комнат в его вилле, почувствовал, что она все еще соответствует его статусу, я сказал: «Вам лучше не путешествовать, Оскар». Он не хотел слушать, стал рассказывать о Марии и ее вечных проблемах с Куртхеном – «Этот сорванец влезает в долги, сплошные долги!» – назвал этого толстяка лет сорока пяти непутевым сыном, затем повел меня в свой подвальный музей, а потом в гостиную и объяснял все так, словно ему было необходимо мне показать свои экспонаты, новейшие приобретения, например коллекцию осколков дорогого стекла из пятидесятых. Его фраза «У меня всегда были особые отношения со стеклом» задела меня; лишь стоя перед рамками с фотографиями некогда знаменитого музыкального эксцентрика Бебры, он наконец признал во мне современника и сказал: «Вы знаете, что успех Бебры как концертного менеджера был основан на моих медийных способностях. Сколько звездных часов при полном аншлаге!» С переходом «Это было, когда я делал карьеру сольного артиста» он, таким образом, обратился к своей любимой теме, к началу пятидесятых годов, к себе, Марии и Куртхену, а также к художнику Мальскату, которого он с удовольствием видел бы среди ключевых тогда государственных деятелей. Когда он попросил меня сообщить ему подробности – «Я одержим деталями!» – я снова пообещал все проработать, но посетовал на то, что материалов о военной службе Мальската, с весны сорокового до мая сорок пятого, крайне мало, высказал осторожное замечание о том, что нельзя просто сваливать в одну кучу двух столь противоположных государственных деятелей и художника поздней готики и говорить о триумвирате, после чего перевел разговор на другую тему и прямо спросил нашего господина Мацерата, какие подарки он купил на сто седьмой день рождения своей бабушке.
Он рассказал о своих визитах к торговцам монетами и указал на небольшой лакированный ящик, который можно использовать как шкатулку. Он сказал: «Помимо этого был заказан и доставлен песочный торт особой высоты. Также в подарок входит видеопродукция; мне любопытно, как мои верящие в чудеса кашубы отреагируют на это медийное баловство».
И затем наш господин Мацерат в веселом расположении духа рассказал о мешке, полном смурфиков, которых он хочет подарить многочисленным кашубским детям, способным вырасти. Он поднял мешок из дерюги, держа его так, словно взвешивал сокровище, и воскликнул: «Сто тридцать штук! Смотрите, – он сунул руку в мешок, наугад вытащил что-то и показал. – Все до одного – работяги. Один смурфик кладет кирпичи, другой – механик. Два смурфика играют в теннис, еще двое пьют пиво. Вот этот и тот смурфики работают в поле, один – мотыгой, другой – косой. А вот и деревенский оркестр: один смурфик играет на трубе, другой – на флейте, этот щиплет контрабас, а этот – посмотрите, посмотрите! – стучит по красно-белому барабану».
Едва это долго скрываемое слово покинуло его, наш господин Мацерат замолчал, а немного позже заговорил только о делах. Короткими шагами он ходил взад-вперед, сцепив пальцы за спиной. Он говорил о растущей конкуренции на видеорынке, о кражах, грабежах, видеопиратах. Что-то столь старомодное, как кино, едва ли получит финансирование. Но, возможно, тема умирания леса могла бы сподвигнуть государство на выделение средств. Однако такая мысль требует от сценария дополнительных сюжетных линий. «Может быть, – предложил он, – Румпельштильцхен, к примеру, влюбится. И именно в девушку с отрубленными руками. Трогательные сцены
