Крысиха - Гюнтер Грасс
Это тоже стало наглядным: крысы среди золотых дукатов и смурфиков. Вокруг валялось еще многое: разбитая фарфоровая лошадка, кованый металлический знак, нож для писем с янтарной ручкой, часы с кукушкой, циферблат которых показывал время конца в без пяти минут двенадцать, то и это, помятый электрогриль и зубной протез Анны Коляйчек, который она, должно быть, потеряла во время Большого взрыва; розарий она все еще держала в руках.
Да, сказала крысиха, она давала нам опору. Она призвала нас вновь объединиться, ибо времена нужды сопровождались спорами об истинной вере. Ты вспомнишь: мы подражали человеческому роду, преследовали, пытали, распинали друг друга, так что нас, крыс, можно было бы принять за ярых еретиков и ревнителей, преследовавших еретиков. В конце концов немалое меньшинство так фанатично придерживалось ложных учений, что мы стали опасаться за благополучие древней. Если проводить сравнение с человеческими религиозными войнами и искать в истории человечества подобные жестокие заблуждения, то можно вспомнить вальденсов, гуситов, анабаптистов и троцкистов, которые силой семи крысиных народов неоднократно пытались захватить место древней, наш священный, тщательно охраняемый участок, чтобы, как гласил их лозунг, положить конец идолопоклонству. Случались сражения, ослаблявшие нас. Возможно, голод сделал нас вдобавок кусаче-неистовыми…
После чего я увидел сражающихся крыс, вцепившихся друг в друга. Битвы происходили вокруг исхудалого домика Анны Коляйчек, окрестности которого – то, что некогда было садом и прилегающим картофельным полем, – превратились в пустырь, пригодный лишь для того, чтобы выдерживать вражду и ненависть крысиных народов, битву, скажем, католиков против гуситов.
Перед руинами дома я смог разглядеть среди неузнаваемого металлолома разбитый «мерседес» нашего господина Мацерата. Звезда на смятом капоте осталась до смешного целой. За нее шли особенно ожесточенные бои. Как они нападали друг на друга, вцеплялись друг в друга. Как их зубы, способные разгрызть стальную пластину, находили горло противника. И, переплетаясь друг с другом, они пожирали друг друга до последнего судорожного вздоха. Они рылись друг в друге. Запутавшись в чужих и собственных внутренностях, их зуб мог случайно поразить собственное сердце.
Затем я увидел, как крысы сражаются в бывшей гостиной Анны Коляйчек, очевидно, из-за смурфиков, потому что те тоже были искусаны. Когда битва переместилась на ее нарядное воскресное платье, на ее лежавшие на коленях руки, которые не хотели отпускать четки, и, наконец, охватила воротник платья, когда одна, а затем и вторая крыса из так называемой гуситской партии вцепилась в сморщенное, доброе личико Анны Коляйчек, я закричал и прогнал этот образ, но не сон, который снова, как будто никакого зверства не произошло, захватила крысиха.
Она сказала: Позже сражения прекратились, но голод – нет. Одержало верх большинство. Мы снова стали едиными в вере и молились, наконец примирившись, вместе.
Что? закричал я, она все еще жива?
Некоторые раны, сказала крысиха, нанесенные ей в пылу битвы, мы терпеливо залечили, но левое ухо она потеряла…
И что еще?!
К чему это возбуждение? предостерегла крыса. Немного больше смирения, пожалуйста. Вскоре после этого древняя умерла. И когда мы нашли ее бездыханной после одной из последних пыльных бурь, мы не стали использовать ее кадавр в качестве пищи, хотя все еще были неисправимые группки, ненависть и ненасытный голод которых нам приходилось сдерживать.
После паузы, во время которой она пожелала опустить подробности последних смертоносных сражений, крысиха сказала: Ну ладно, она высохла и сморщилась до такой степени, что стала совсем легкой. Мы подумали, что теперь ее можно будет перенести. В этой ветхой хижине ей больше не место. Вскоре все крысиные народы определили подходящее для нее место. Поэтому мы осторожно помогли древней соскользнуть с ее стула. Ничего не должно было сломаться, порваться, треснуть, потеряться. И когда мы сдвинули ее, из-под многочисленных юбок, надетых одна поверх другой, выпало иссохшее дитя, которое, возможно, родилось в час Большого взрыва; удивительно маленькое, но одетое в красивые, слишком большие для него одежды, с бело-желтыми туфлями и множеством колец на пальцах, а также в очках в золотой оправе. Штаны и куртка позволили нам догадаться, мы уверились: старуха в конце концов родила мальчонку. Мы с трудом закрепили его кольца и очки, которые не уменьшились в размерах, ведь мы хотели перенести и его. Таким образом, крысы, сменяя друг друга, несли не только легкую святую, но и ее сыночка через пустынные земли. Это заняло немало времени.
То, во что ты не хочешь верить, должно предстать перед тобой в образах, сказала крысиха. Только посмотри, как медленно и продуманно происходило перемещение.
И я видел, как крысы, сменяя друг друга, несли по безлесной, лишенной всякой растительности Кашубии бренные останки Анны Коляйчек и нашего Оскара, снова ставшего крохотным. Длинная процессия, поскольку все больше и больше крыс тащили вслед за двумя мумиями сине-белых смурфиков и даже осколки китайской фарфоровой лошадки. К слову, внука несли впереди бабушки. На некотором расстоянии от них следовали крысы, тяжело нагруженные: они несли часы с кукушкой, циферблат которых навечно показывал конец времени, и с трудом тащили кованый металлический знак. Другие крысы в одиночку несли в зубах мелкие предметы: кольцо с рубином, соскользнувшее с безжизненного пальца Оскара, и ордена с платья Анны Коляйчек, которыми ее наградила Польша. Парами крысы несли серебряный нож для писем с янтарной ручкой, ее зубной протез, ее очки; даже звезду «мерседеса», из-за которой были споры, они посчитали нужным перенести. Замыкали процессию в длинной цепочке крысы, каждая из которых несла в зубах золотую монету.
В хижине Анны, возможно, еще остался хлам: например, помятый австралийский гриль, телевизор и бронзовая голова, которая должна была быть похожей на американца Джо Колчика, в прошлом Иосифа Коляйчека. В общем: тяжелая перевозка, настоящий подвиг в постчеловеческие времена голода. Некоторые крысы, лишенные сил, оставались лежать, чтобы, если того требовала нужда, сразу же быть съеденными. Кроме того, по бокам процессию сопровождали крысы-надсмотрщики, укусы которых внушали страх навьюченным животным. Наконец вдали я увидел башни города.
Мы сделали это, мы добрались! воскликнула крысиха. Посмотри, мы возвысили ее на алтарном пьедестале церкви Святой Марии. Под крестом, глубоко утопленным в своде, – место наших святых. У ног Сына Человеческого, прибитого тремя гвоздями, она восседает на ящике, который в человеческие времена называли реликварием, и бережно прижимает к себе своего нарядно одетого сыночка. А вокруг ее места и сиденья – поскольку она иссохла для нас в сидячем положении – мы разложили все, что принадлежало ей и было достойно поклонения: золотые монеты и перстень мальчишки, тяжелую железную надпись и те самые милые фигурки, которые, к сожалению, сильно пострадали в скверное время религиозных войн. Но посмотри: они все еще бело-синие и очаровательные. Они по-прежнему являют собой забавное отражение трудолюбивого человеческого рода, только у них на один палец меньше, чем насчитывает человеческая рука и чем было дано нам. Посмотри, как забавно!
Это все – до смешного. На алтарном пьедестале, на котором возвышались мумии, я увидел всех смурфиков, стоящих поодиночке и группами. Тех, что с мастерками, смурфика с гаечным ключом. С топором, семерых жнецов с косами. Музицирующих смурфиков, среди них того, что с барабаном. Безработного и смурфика с бутылкой у губ. И того, и этого. Я пересчитал: ни один не пропал, но все были отмечены следами укусов.
Затем моим сном снова завладела крысиха. Она сказала: Как бы мы ни старались насытиться созерцанием святой и ее сыночка, фигурок, монет, гложущий голод не утихал.
