Крысиха - Гюнтер Грасс
Хорошо, что с ним приключилась такая неприятность. Без этого инородного тела в качестве привеска он бы сразу же начал принимать меры, как обычно после произнесения долгой речи. Наш господин Мацерат молчит. Видно, прошлое его догоняет. Он неуверенно переминается с ноги на ногу, ищет первое слово, нашел его, потому что теперь меня манит его безымянный палец – тот, на котором рубин, – все ближе и ближе. Мне пришлось наклониться, учуять его одеколон, потому что он хотел прошептать: «Не правда ли? Они хотели меня устранить, прямо-таки убить. Они хотели окончить мою истории где-то далеко в Польше, под юбками моей бабушки. Совершенно правдоподобный и в то же время напрашивающийся конец. Может, я и зажился, но так просто от Оскара не отделаться!»
После паузы, которую он позволил себе и мне, наш господин Мацерат произносит из глубины своего кресла: «Ваша склонность к поспешным округлениям вполне мне понятна, более того: я понимаю, что мое существование вас раздражает. Я не должен больше вмешиваться. Вы хотите избавиться от меня. Никто в будущем, когда речь пойдет о вас, не должен на меня ссылаться. Одним словом, если бы все зависело от вас, я был бы уже списан…»
Конечно, я возражаю. Но мои уверения не останавливают его, и он продолжает обвинять меня в убийственных намерениях: «Перестаньте, наконец, отрицать то, что вы хотели отпраздновать мой предстоящий день рождения, заранее написав некролог. Уремия со смертельным исходом была бы вам как раз кстати: смерть, сшитая на заказ специально для меня! Как хорошо, что мой шофер предупредил ваши планы, свернул с автобана еще в Хельмштедте и вовремя отвез меня к лучшему урологу в округе. Представьте себе: тысячу четыреста семьдесят миллилитров мочи вмещал мой мочевой пузырь…»
Это возвращает нашего господина Мацерата к знакомым и полным жизни подробностям. С тех пор как ему поставили катетер, его Я нашло новый материал. Ничто не может отвлечь его от всегда готовой помочь трубочки и ее заглушки. «Как просто, как гениально это изобретение!» – восклицает он с восторгом и не устает объяснять, как через отвод трубки, введенной в мочеиспускательный канал, надувается маленький шарик размером с вишню, который фиксирует катетер и обеспечивает безопасность его носителю. «Видите, – говорит он, – вот что отличает человека: какой бы отчаянной ни была ситуация, он в конечном итоге знает, как себе помочь».
Мои возражения, что в сложившейся ситуации, опасность которой никто, даже он сам, не может отрицать, никакой катетер, всегда готовый помочь, не спасет, он отверг: «Предсказание бед! Везде я слышу лишь предсказание бед. С другой стороны, поглядите на меня: хотя мой конец был тщательно продуман, я вернулся, пусть и страдая, с кашубских полей. Конечно, когда мне исполнится шестьдесят, операция будет неизбежна, но будьте уверены, что мне не грозит опасность быть избавленным от этого мира; скорее, это вы испарились и теперь парите, словно вас – пусть даже в шутку – поместили в космическую капсулу…»
Неужели это было необходимо, крысиха? Неужели Большой взрыв должен был поставить точку на всем, что происходило? И теперь мне приходится влачить жалкое существование вместе с крохотным Оскаром, выродившимся в алтарное украшение, чтобы почти без задержки выслушивать болтовню этого господина Мацерата, который постоянно плодит планы и демонстрирует всему миру признаки жизни? Разве не может ничто, даже Третья программа, не прекращаться? И остается ли мне, крысиха, пока ваши крысиные народы собирают урожай за урожаем и складывают в кучки семена подсолнечника, сообщать лишь об обломках судна, потому что женщины, едва они увидели под собой свою затонувшую Винету, были изничтожены? Должны ли мне приходить на ум лишь некрологи?
Резко отвлекшись, я оказался ближе к женщинам, ведь время от времени они снабжали меня своими чувствами; одна нежно, словно имея в виду саму себя, другая страстно и нетерпеливо, третья – при случае, четвертая оставалась непоколебимой, пятой же я целиком и полностью захвачен до сих пор: Дамрока…
Признайся, крысиха: всегда чего-то не хватало, или же – одни жалкие обрывки. Никогда я не был дома, как хотел. Мяч всегда был с вмятиной. Поэтому я придумал себе корабль, укомплектованный женщинами. Просто так, из любопытства – посмотрим, что из этого выйдет, – мне понравилось отправлять их всех дружно в плавание, хотя они друг другу были ненавистны и на самом деле старательно друг друга избегали. Таковы женщины, говорили тогда. Но ты, крысиха, оборвала все мои попытки понять их как сестер, причем совершенно внезапно. Ах, если бы я мог, не оставив следа, быть стертым вместе с ними.
Но ты хочешь, чтобы я писал. Стало быть, я пишу: Обломки судна дрейфуют в восточном направлении.
Ты требуешь от меня, чтобы, как только Балтийское море раскинется под моей космической капсулой, я не терял из виду дрейфующие обломки.
Однако только тебе важны эти обломки, я их уже давно списал, как хотел списать и нашего господина Мацерата. Чего еще он хочет! Почему он меня перебивает! Что мне делать с этими чертовыми обломками!
Со всеми надстройками, которые были окаймлены черным и выкрашены в синий, женщины истлели. Как же мне их недостает. Я был ничтожен и прекрасен при них. Любовь! Ты ничего в этом не смыслишь, крысиха. Это слишком-много-и-никогда-не-достаточно. Вы хотите только жить и выжить. Следи за обломками! кричишь ты. Там что-то шевелится, дружочек, что-то действительно шевелится!
Да, палубные доски гремят. Остатки леерных ограждений надламываются, уходят за борт. Что еще должно шевелиться? Игры теней? Отражающиеся желания? Неужели записи должны сами по себе проигрываться на магнитофоне?
Я ничего не слышу. Никакого пения медуз. Море то гладкое, то морщится, и его больше не затемняют пыльные бури. Оно сверкает, помолодевшее, и пахнет, возможно, так же, как когда я был ребенком и каждое лето…
Возможно, море обновилось, вздохнуло, ожило и теперь населено планктоном, мальками сельди, ушастыми медузами, странными рыбами, которые однажды выйдут на сушу. Возможно, глубоко в море, подобно вам, крысам, выбирающимся из нор, палтус поднимается со своего песчаного ложа. Возможно, что-то приближается. Однако обломки – это все, что осталось. Они безжизненно дрейфуют. Тем не менее они всегда придерживаются восточного курса, даже при встречном течении.
Я должен поразмыслить, советовала мне крысиха. Вспомни, прокричала она, что случилось на Готланде незадолго до последнего дня, когда твои бабы сошли на берег в Висбю! Довольно предприимчивые, впятером. Их чрезмерно подчеркнутая моряцкая походка. Ну же, дружочек. Вспомни!
Сначала самая хрупкая из баб, старуха, седовласая, которая всегда готовила, мыла посуду и убирала, хотела взять на себя вахту на борту. Но потом – да, я помню – на берег решили сойти все. Они хотели нарушить порядок в тех туристических музейных
