Крысиха - Гюнтер Грасс

все еще держит в плену

всех тех, кто, освободившись, познал бы страх.

По Третьей программе, как и по всем остальным радиопрограммам, сегодня неоднократно объявлялась учебная тревога, готовящая к тем или иным чрезвычайным ситуациям. Тот или иной вой сирены должен иметь различное значение. Вой, то усиливающийся, то ослабевающий, вой как постоянный сигнал и так далее. Это необходимо выучить. Поэтому призыв ко всем: включить радиоприемники в определенное время и прослушать важные сообщения. Необходимо следовать этим сообщениям. Тот, кто по-прежнему слышит звуки тревоги и отбоя времен последней войны, должен быть готов припомнить свои страхи.

Позже моя рождественская крыса и я услышали многозначительный вой сирены. Близлежащая верфь работает в режиме мирного времени и подготовлена к чрезвычайным ситуациям. Мы различили предварительный сигнал тревоги, воздушную тревогу, отбой. Все сработало так, как и было объявлено. Теперь мы знаем.

Как ни странно, от постепенно усиливающегося воя появлялось чувство защищенности и ощущение заботы. Мы не будем застигнуты врасплох.

Потом мы слушали школьную радиопередачу: что-то про правила дорожного движения, затем педагогические советы по работе с трудными детьми, затем People talking. В начале новостей сказали, что провал саммита в Брюсселе следует рассматривать как временную неудачу; к концу новостей поступило сообщение об успехе: в Уппсале, Швеция, удалось выделить из египетских мумий генетический материал возрастом две тысячи четыреста лет, древние гены, и размножить их в животных тканях – прогресс.

Моя рождественская крыса и я едины во мнении: эти новости создают видимость, что все нормально. Хотя все еще работает, ничего больше не происходит. В Третьей программе, будь то в Брюсселе или Уппсале: шарик сдулся. Это уже просто рефлексы, отсрочки, осквернение мумий! И пока я проклинаю брюссельских дармоедов и шведских охотников за наследством – представь себе, они теперь переносят мумифицированную информацию в свежие, как утренняя роса, клетки! – моя крыска сонно перекатывается, как будто все эти новости, с крысиной точки зрения, не стоят того, чтобы ее усики обратили на них внимание.

Поэтому я рассказываю ей о том, что узнал недавно в Гамельне, когда посетил крипту церкви Святого Бонифация, держась в стороне от фестивальной программы.

Теперь я знаю лучше, крыса. Это было после крестовых походов детей и за добрых шестьдесят лет до того, как пришла чума. Тогда люди были совершенно сбиты с толку. Никто не знал, что правильно. Много лет не было императора, только убийства и кровопролитие. Каждый делал, что хотел, и брал то, чего у него не было. И везде царил страх. Страх перед грядущим. Всеобщий страх. Молодые люди странствовали по стране и городам, на запад вдоль Рейна. Они плясали, как ужаленные, и бичевали себя до крови. Их песни, этот вой флагеллантов, вселяли ужас в евреев, потому что флагелланты, движимые страхом, убивали их.

Однако другие молодые люди, более рассудительные и менее пугливые, отправились на восток, в Моравию и Польшу, дойдя до Кашубии и земель Винеты, где они обосновались на берегах Балтийского моря. Говорят, что в Гамельне было сто тридцать юношей и девушек, которые в день святого Иоанна, 26 июня 1284 года, последовали за вербовщиком, который, как говорилось, прекрасно играл на флейте.

Поверь мне, крыса, о вас нет ни слова ни в одной хронике. Ни один исследователь не смог доказать, что флейтист занимался ловлей крыс в качестве дополнительного заработка. И даже мыслитель Лейбниц лишь строил догадки и – что вполне логично – предположил, что это был запоздалый детский крестовый поход. Ясно одно: историю с крысами придумали позже, чтобы сказать: тот, кто соблазнил наших детей – даже если это было ради благоразумного их переселения, – тот крысолов; а кто ловит крыс, тот ловит и соблазняет детей.

Но, начиная с того момента, как я попал в крипту монастыря Святого Бонифация, я думаю, что история была совсем иной. Ведь в Гамельне всегда было много мельниц и амбаров, а значит, и крыс. Конечно, людям, жившим за счет торговли зерном, крысы были совсем не нужны. Ни для одного мельника, ни для одного торговца зерном, ни для одного мастера из соответствующей гильдии они не были ничем иным, как мучением. Но их дети, потому что время было безумное, начали играть с крысами. Может быть, они хотели позлить своих родителей, подкармливая крыс и нося их с собой, как это делают сейчас непослушные дети. И как панки сегодня, так и гамельнские дети носили своих любимых крыс на плече, в волосах и под рубашкой. Из карманов и мешочков выглядывали крыски.

Это вызвало ссоры и семейные раздоры. Городским советом было запрещено играть с крысами, кормить их или носить с собой. Некоторые дети и подростки, боясь наказания, подчинились и стали послушными. Но добрых сто тридцать гамельнских детей не сдавались. Они игнорировали запрет, собирались вместе со своими крысами и устраивали шествия по улице Бейкерштрассе вверх и вниз, по улице Мюнстеркирхштрассе к реке Везер, мимо водяных мельниц через Вендский квартал до рынка и ратуши, которую они занимали часами и насмешливо называли ее «крысятником». Даже на мессу и вечерню они брали своих крыс в церковь Святого Бонифация и, как говорили официальные лица, совершенно на них помешались.

Хотя некоторых детей били плетью в публичных местах и выставляли к позорному столбу, судебные заседатели, поскольку среди этих ста тридцати детей были отпрыски самых уважаемых семейств, даже помешанные на крысах и неисправимые сыновья и дочери городских советников, не решались применять более суровые наказания, такие как растяжение на дыбе, щипцы и клеймение.

Но когда пошли слухи о сатанинских мессах и крысином культе и при этом постоянно упоминалась крипта собора; когда эти сто тридцать начали одеваться на крысиный манер и средь бела дня, увешанные голыми хвостами, грабили булочные и мясные лавки, становясь все более дикими, подобно их крысам, кожевники и носильщики возроптали против такого снисходительного отношения. На скамьях гильдий звучали протестные речи. Доминиканцы с кафедр выступали против человеческого крысиного отродья.

Наконец, под давлением духовенства и опасаясь восстания ремесленников, совет и заседатели на тайном собрании решили принять самые строгие меры. Неизвестный в городе бродячий музыкант из чужих краев, искусно игравший на флейте и волынке, был нанят за деньги, чтобы снискать расположение уподобившихся зверям детей и в один прекрасный день – это было на Иванов день – под звуки флейты, словно приглашая на веселую прогулку, вывести их через Восточные ворота к близлежащей горе с кальварией, в самой глубокой пещере которой музыкант вместе со ста тридцатью гамельнскими детьми и ласкаемыми ими крысами начал отмечать праздник. Жарили свиные колбаски и пили ячменное пивo. Говорят, даже крысы кружились в общем танце. И звучало адское пение.

Но когда праздник был в самом разгаре и детей начало клонить в сон от ячменного пива, бродячий музыкант тайком покинул пещеру, вход в которую, размером с конюшенные ворота, был тотчас перекрыт городским стражником, затем замурован опытными каменщиками, после чего крестьяне засыпали его песком, а священники безжалостно окропили святой водой. Говорят, что из пещеры доносились лишь слабые крики. Позже ходили слухи только об одной крысе, которой удалось сбежать.

Горький плач по пропавшим детям. Однако бродячего музыканта вознаградили звонким серебром. И вскоре город обогатился легендой. Слово «уход», использованное в хрониках, было неоднозначным. С тех пор о Гамельне ходят разговоры, ложные и лживые. За это отомстят, крыса, обязательно отомстят…

Все сильнее пугаются дети.

Они красят свои волосы в кричащие цвета,

они покрывают лица зеленью плесени

или мертвенной белизной мела,

чтобы отпугнуть этот страх.

Потерянные для нас, они кричат безмолвно.

Мой друг, что старел вместе со мной

– мы видимся редко, издали лишь здороваемся, —

тот, что с флейтой, у которого каденции

всегда получаются по-разному, потерял

своего сына, которому едва исполнилось двадцать,

потерял окончательно, после нескольких