Крысиха - Гюнтер Грасс

Сыновья, библейски или как-то иначе обеспеченные,

сбегают рано.

Никто больше не хочет видеть умирающего отца,

ждать благословения, брать на себя вину.

Наше предложение – всё дешевле и дешевле – трогает только нас.

Так жить не стоит.

Для этого отрезка – по нашей мерке —

у них нет времени.

То, что мы выносили, остроумно подбадривая себя,

больше не должно быть выносимым.

Даже гневное «нет» не хотят они

поставить против нашего усердного «да»:

просто выключаются.

Ах, любезный друг, что нас

научило сомневаться так подолгу?

Когда же мы начали так последовательно блуждать, стремясь к своим целям?

Почему мы, возможно, совсем лишены смысла?

Как я боюсь за своих сыновей, за себя;

ведь и матери, искусные во всепонимании,

не находят выхода.

Они дрейфуют, нет, они держат курс. Больше не в восточном направлении, несмотря на встречный ветер, обломки бывшего грузового эверса «Дора», затем каботажного судна «Ильзебилль» и, наконец, исследовательского корабля «Новая Ильзебилль», миновав полуостров Хель, который во время конца, будучи косой, был затоплен, но теперь разрастается и превращает залив в лагуну, берут южный курс и направляются, если так можно сказать об обломках, к молу и гавани города Гданьска, где башни старого ганзейского города Данцига видны издалека и вызывают непреодолимое притяжение; как иначе объяснить то, что я, а теперь еще и беспомощные обломки должны вновь и вновь отзываться на эту приманку.

Обломки движутся со средней скоростью. Я наблюдаю за ними из своей космической капсулы, под которой раз за разом сверкает Балтийское море. То, что лежит подо мной на предписанной мне траектории, например, дельта Нила, или Бенгальский залив, или Большие и Малые Зондские острова, скрыто под покровом облаков, но как только я начинаю следовать по моей орбите с севера и на горизонте появляется южное побережье Швеции, Балтийское море, мое море, предстает передо мной словно широкая лужа, четко очерченная у моих ног. Хотя Готланд, Борнхольм, все острова исчезли, я различаю на Сконе сельскохозяйственные структуры, поля.

Я могу приблизить эти обломки, которые больше не дрейфуют, а держат курс; моя оптика это позволяет. Стоит лето. В глубине этого региона поля подсолнухов и других культур сообщают о созревании, жизни. Я уже готов воззвать Земля! Ответь! – но я знаю, что больше никто не прокричит Роджер! или Что-то случилось, Чарли? Лишь она знает ответ, развлекает меня новостями, хочет узнать больше, чем я могу разглядеть, предчувствует сенсации и даже слышит…

Слушай! воскликнула крысиха: Стучит. Вслушайся: это стучит судовой двигатель. Радуйся, господинчик, твоя «Ильзебилль» укомплектована. Как же иначе может работать судовой двигатель. Если не твои бабы, кто-то другой должен был его починить. Он был совсем сломан. А теперь он стучит и стучит. Старый добрый дизель. Работает как новый, слышишь?!

Я никогда не видел ее более взволнованной. То она бегала по молу, то взбегала и сбегала по Длинному мосту, сновала по верфи, обегала гавань по набережной, наконец вскарабкалась на кнехт и искала слова, не могла закончить ни одного предложения. Господинчик, голубчик! кричала она. Неужели. Может быть, несмотря на холод, лед, тьму. И хотя пыльные бури, эти проклятые благословенные лучи, которые даже мы едва. И все же, потому что тогда? Невозможно представить. Некоторые экземпляры, возможно. Посмотри, с каким нетерпением мы. Полные надежды. Но и страха…

На швартовых кнехтах не только она: целые крысиные народы заняли причальные сооружения. На всех кранах, на стапелях верфи имени Ленина, высоко на силосах у серного бассейна, который они обычно обходили стороной, на отвесных стенах сухого дока они толпились вплотную друг к другу. С каждой точки, откуда открывался хороший вид: с мола, где соединялись Моттлау и Мертвая Висла, с обоих берегов Моттлау. В Нойфарвассере, который раньше назывался Новый Порт и жилые кварталы которого до района Вжещ скрыты под грязевыми отложениями, теперь их окружает гавань зеленым поясом, засеянным в основном подсолнухами, и вплоть до мола: крысы, повсюду крысы, любопытные, беспокойные, взгромоздившиеся друг на друга, сплетенные в плотные узлы.

И когда стук мотора в сто восемьдесят лошадиных сил перестал быть сомнительным или всего лишь ожидаемым, став, благодаря царившей тишине, единственным звуком, заполнившим мой сон, – ведь крысы застыли; когда слух превратился в новость, что корпус бывшего исследовательского судна направится не в гавань для кораблей дальнего плавания, а в старый, исторический порт, у Длинного моста которого со времен Последнего Дня стояли привязанными всего два экскурсионных парохода, прежде бывших белыми; когда наконец тарахтящие обломки судна, голая палуба которого оставалась безжизненной, встали напротив руин складов времен Второй мировой войны и восстановленных складов межвоенного периода, безупречно причалив у Длинного моста; когда среди крысиных народов пронеслась весть, что прибывшие наконец пришвартовались у Острова складов, который раньше назывался по-польски Спихлеже, – тогда крысы из верфей и портов Юнгштадта, из Нойфарвассера и за покрытыми илом дамбами потянулись потоками в Альтштадт и Рехтштадт, через их улицы к Моттлау, так что вскоре после прибытия обломков Женские и Хлебные ворота, Зеленые ворота и ворота Святого Духа были забиты, все набережные были затоплены крысами, окна готических зданий, выходящих на Моттлау, были набиты до отказа, а их фронтоны увешаны гроздьями крыс.

Ржавые экскурсионные пароходы переполнены. Каждый уголок, каждая перспектива используется. Башенка обсерватории кишит крысами. Остатки обугленных Ворот-крана набиты ими до отказа. Фигурные украшения широких Зеленых ворот уже неразличимы. Лишь берег Острова складов, до этого момента окаймленный крысами, опустел, едва обломки причалили. Он остался пустым, словно предоставляя место для грядущего события.

Будь то уважение или страх, но дистанция была необходима. Мы смутно предчувствовали, что что-то должно произойти, но не знали, в каком обличье это что-то явится. Совместные молитвы рождали образы, но их было слишком много, они стирались, накладывались друг на друга. Несмотря на то что наши песнопения в Святой Марии – ты не раз видел нас благочестиво собравшимися вместе – были направлены на возрождение человечества и мы включали в каждую молитву древнюю и ее сморщенное дитя, мы так и не могли разглядеть, в каком облике воскреснет человек, даже его тень оставалась для нас загадкой.

Ничего удивительного, сказала крысиха, что домыслы разрастались как сорняки. Каким же он будет? Обычных размеров, как мы привыкли, или гигантских? Одноглазый или с четырьмя глазами, глядящими во все стороны? Несмотря на то что мы демонстративно сгруппировали на главном алтаре нашей церкви этих сине-белых гномиков, этих игрушечных человечков, массово производившихся на исходе времен человека, мы тем не менее надеялись, что он не вернется к нам крохотным. Наши ожидания оставались смутными. При этом мы могли бы предположить или даже знать, что нас ждет. Пройдя многочисленные испытания, подвергнувшись воздействию ядов и противоядий, служившие целям человеческих исследований и даже удостоенные почестей и наград в конце, мы знали, к чему в конечном итоге пришли их умы, когда дело дошло до – так называлась их исследовательская программа – улучшения человеческого рода. Но то, что появилось, что, так сказать, вышло на свет, напугало нас, несмотря на радостное предвкушение.

Как только обломки прошли между двумя кнехтами, мы разложили вокруг кнехтов подсолнухи, огромные репы, початки кукурузы, а также ощипанных полевых голубей и воробьев, делая все это в спешке, чтобы успеть скрыться до их появления. Я уже говорила, что связки гниющих крысиных туш каким-то образом привели в движение колокола в башне Святой Марии и других церквях? Сотня и больше жирных старых крыс на веревках. Во всяком случае, когда они появились, а мы замерли в ожидании, колокола звонили, как во все времена человека.

И я увидел, как они поднимались из трюма