Гадюка - Джон Вердон
— Спасибо.
— Вы ясно дали понять, что не доверяете расследованию окружного прокурора по делу об убийстве Ленни Лермана и ведёте собственное. Что вам удалось выяснить?
— Пока — четыре ключевых положения. Первое: у Лермана была неоперабельная опухоль мозга, жить оставалось меньше месяца — а это открывает другие интерпретации. Второе: записи его дневника, которые прокурор принял как данность, могли быть сознательно ложными. Третье: прокурор, похоже, упорно сводит смерть Зико Слейда в тюрьме к самоубийству, хотя ближайшие к нему люди настаивают на убийстве. Четвёртое: первоначальная следственная группа по делу Лермана допускала ошибки раз за разом. Они не оценили значение обезглавливания; использовали ненадёжный дневник как мотив для Слейда; закрыли глаза на признаки сокрытия — например, на настойчивые попытки перекрыть мне кислород в моём собственном расследовании.
— Вау! Серьёзное обвинение правоохранительной системе! Но почему, по-вашему, они так цепляются за теорию, которая, как вы утверждаете, столь непрочно стоит?
— Некомпетентность. Амбиции. Отчаяние.
— Отчаяние?
— Отчаянный страх, что их ошибки вскроются. Ошибки — плохие ступеньки для карьерного роста.
— Хорошо, детектив Гурни, заключительный вопрос. Насколько вы близки к тому, чтобы назвать личность преступного гения, который за всем этим стоит?
— Очень близко. Но «преступный гений» — определение неточное.
— Тогда как?
— Жалкий психопат-убийца, которому скоро придёт конец.
Гурни убеждал себя, что его слова — лишь тактический залп, рассчитанный на то, чтобы сорвать преступника с места и вынудить к саморазоблачению. Но верил он в это не до конца. Слишком много адреналина, слишком сильна была иллюзия власти.
И всё же подход был оправдан. Подобные методы себя уже окупали. А сопутствующие им чувства — естественный спутник любой агрессивной инициативы. Он решил перестать прокручивать это в голове.
Гурни прошёл на кухню, сварил кофе. В поисках привычной «нормальности» вернул чашку на обеденный стол и снял импровизированные шторы с окон. Солнце стояло уже достаточно высоко, чтобы заливать комнату, избавляя от необходимости включать свет и превращать всё в аквариум.
Он уже поднёс чашку, чтобы сделать первый глоток, когда привычное ощущение спокойствия нарушило едва уловимое движение в лесу за поляной. Он поставил чашку, замер, всматриваясь в заросли тсуги. Снова лёгкое движение — как будто тень, чуточку темнее окружающих теней, мелькнула и пропала.
Он неспешно отодвинулся от стола, прошёл в гостиную, надел куртку — но перчатки не взял: без них «Глок» слушался лучше. С прошлой поездки он помнил: за кухней — короткий коридор к кладовой и задней двери, более безопасной, чем открытая входная. Он быстро выскользнул наружу, обошёл сарай для инструментов и углубился в лес туда, где заметил возможного незваного гостя.
В лесу было холодно и тихо. Тёмные массы вечнозелёных крон отсекали солнечный свет, который заливал поляну; под ногами хрустел и скользил лёд. Останавливаясь через каждые несколько метров, чтобы прислушаться, он понял: приближается к месту, где нашли Ленни Лермана.
Скоро он заметил исполинскую сосну — лесной ориентир временной могилы.
Держа «Глок» наготове, он двинулся вперёд.
Подойдя ближе, он увидел на ледяной корке могилы странные, крошечные выступы.
Ещё шаг, второй — и по спине побежали мурашки, когда он наконец понял, на что смотрит.
Десять пальцев, торчащие из земли, как застывшие когти.
69.
Вернувшись в домик, Гурни направился в спальню, прихватив «Глок», телефон и ноутбук. При нормальном раскладе он позвонил бы в полицию Рекстона — или на ближайший пост полиции штата, — сообщил о находке и привёл их к месту, но сейчас всё было далеко не обычным. Стоило обозначить своё местоположение правоохранителям — его могли немедленно задержать по запросу Кэм Страйкер. Поскольку вариант с полицией отпадал, следующим логичным шагом был звонок Джеку Хардвику, но одна мысль об этом вызывала прилив вины и страха.
Он вспомнил утреннее интервью, которое дала Сэм Смолетт, задумался — не позвонить ли ей, не рассказать ли о своей гротескной находке, — но решил пока ничего не менять. Мысль об интервью напомнила ему: он собирался позвонить Мадлен и предупредить её о повышенном риске, который могли породить его словесные атаки на преступника.
Он боялся, что она не возьмёт трубку, — но она ответила.
— Это я, — сказал он; ласковая фамильярность прозвучала странно. — Хотел предупредить тебя кое о чём… точнее, просто предупредить.
Он умолк.
Она не ответила.
— Ты на связи?
— Да.
— Я пришёл к выводу, что есть только один способ покончить с этим делом, — выбить врага из зоны комфорта.
— Ты его опознал?
— Пока нет. Анонимность — часть его комфорта: дёргать за ниточки из тени, чувствовать себя сильным, держать всё под контролем. Поэтому я решил ударить по этой зоне комфорта — сильно, сокрушительно, — вызвать ярость и спровоцировать ошибки.
— Зачем ты мне это рассказываешь?
— Потому что я дал интервью телеканалу RAM, оно выйдет в эфир сегодня вечером. Это и есть тот удар. Реакция может оказаться взрывной. Предполагаю, она будет направлена на меня, но, возможно, тебе стоит попросить у полиции защиты.
Она промолчала.
Он добавил:
— Совать острую палку в медвежью берлогу — не мой любимый метод исследования, но иногда это единственный способ увидеть медведя.
— Ты хочешь сказать, — произнесла она после паузы, — что это единственный способ, который пришёл тебе в голову, и, раз уж твои мысли выше всех прочих, само собой следует, что твой путь — лучший. Ты никогда не задаёшься вопросом, есть ли смысл в твоей цели изначально и имеешь ли ты право подвергать других последствиям своих навязчивых идей.
Он прикусил губу, сдерживая желание оправдываться.
— Я позвонил не затем, чтобы спорить. Хотел лишь предупредить тебя о потенциальной опасности и предложить обратиться в департамент шерифа за временной защитой.
— Я ценю твою заботу, — ответила она.
Её ровный тон обесценил слова.
Спустя несколько секунд молчания она завершила разговор.
Он стоял неподвижно посреди спальни, ещё больше озадаченный когда-то близкими отношениями с этой женщиной. Были ли они действительно с ней — или с созданным им образом? Откуда взялся этот образ? Имел ли он опору в чём-то реальном? Или это было лишь иллюзией, вызванной его
